Подходя к своему дому, Лариса увидела, что окно её квартиры разбито.
Все усталые мысли, которые только что занимали её голову, пропали. Секунду она стояла, глядя на тёмную дыру с зазубренными краями на стекле. Потом оцепенение ушло, и она бросилась в подъезд.
— Верочка, — сами собой произнесли губы, и сердце сковало холодом.
Поднимаясь по лестнице, которая вдруг стала очень длинной, она пыталась успокоить себя — квартира на третьем этаже, балкона нет, и она заперла дверь снаружи, когда уходила. Ничего не могло произойти. Но Лариса знала — о, даже слишком хорошо — что времена сейчас стояли странные. Ей казалось, что весь мир сошёл с ума. В такое время могло произойти всё, что угодно.
Три месяца прошло с того дня, как она вышла утром и увидела, что у соседнего подъезда столпились служебные автомобили. Среди них были и кареты скорой помощи с красными полосками, и милицейские «газели». Машины стояли тихо в ряд, как провинившиеся дети перед учителем. Лариса почувствовала, как у неё ёкнуло сердце. Сама не зная зачем, она примкнула к толпе, которая собралась неподалеку. На крыльце дежурил молодой милиционер. Люди нерешительно топтались на месте, и Лариса поняла, что никто из них точно не знает, что произошло.
Но догадывались все. И она тоже.
Потом люди в серых форменных одеждах стали выносить из дома пакеты на носилках. Ларисе стало дурно. Она поспешила отойти. Многие из собравшихся, наоборот, подались вперёд в надежде увидеть что-то этакое, пока старый человек в твидовом пиджаке, который вышел вслед за санитарами, сердито не велел всем расходиться.
В последующие дни о том, что случилось во втором подъезде, судачили все — начиная от бабушек на лавочках и кончая «Вестником города». Как ей сказали, поздно вечером к дому подъехали несколько чёрных иномарок. Люди, которые вышли из них, поднялись на пятый этаж, в квартиру номер тридцать девять, где жила молодая семья: отец, мать и маленький ребёнок. Никто не слышал ничего — ни выстрелов, ни криков.
— Этот, как его, «глушак» они использовали, — доверительно сообщил Ларисе дядя Витя, алкаш, который обитал в их дворе. — Чик — и готово. Никто за стенкой и ухом не поведёт. Говорят, мужика завалили в прихожей, женщину нашли на кухне, ну а малютку в собственной постели…
После этого Ларисе в течение недели не спалось до глубокой ночи. Обняв свою дочь, она всё прислушивалась, не заскрипят ли внизу тормоза иномарок и не раздастся ли на лестничной площадке поступь тяжёлых ног.
Говорили, что глава убитой семьи держал небольшой маслозавод, и что он не поладил с какой-то «группировкой». То ли залез в долги, то ли не захотел платить дань — Лариса в этом не разбиралась. Для неё кровавый случай означал одно: безумие мира стало захватывать серую невзрачную пятиэтажку, где жила она с Верочкой. Те леденящие душу истории, о которых девушки в парикмахерской шепчутся по углам и кричат полосы газет, те, которые лились с экрана телевизора — всё это стало вдруг угрожающе близким. С тех пор Лариса, уходя, стала запирать дверь снаружи. Раньше она доверялась словам Верочки, что она ни в коем, да-да, честное слово, мамочка, ни в коем случае не откроет дверь незнакомым людям.
— А что, если пожар? — полюбопытствовала дочь, когда Лариса сообщила ей о своём решении.
— Не говори глупостей, — одёрнула она её. — Никакого пожара не будет.
Но всё-таки по несколько раз в день названивала Верочке и спрашивала, всё ли хорошо. А ещё постоянно подбегала к окну парикмахерской, которое выходило на её квартал, и смотрела, нет ли на небе подозрительного дыма.
Дыма не было. Зато окно щерилось разбитым стеклом.
Лариса побежала наверх, хватаясь за стену подъезда, пестрящую неприличными надписями.
У нас железная дверь, сказала она сама себе, находясь на втором этаже. Я потратила половину своей месячной зарплаты, чтобы поставить её. Они не могли её выломать.
Наконец, она добралась до своего этажа. Дверь её квартиры была закрыта. На чёрном металле поблескивали золотом две семерки.
«Это ничего не означает. Если ко мне… к Верочке… кто-нибудь вломился, вряд ли он бросит дверь открытой настежь. Нужно быть осторожной».
Но она не могла быть осторожной. Не могла. Ей нужно было увидеть свою дочь.
Она взялась за ручку двери и потянула на себя. Дверь была заперта.
Лариса потратила целую минуту, чтобы выудить из сумочки брелок с ключами. Пальцы тряслись. Потом она всё не могла попасть ключом в замочную скважину и успела трижды чертыхнуться про себя, прежде чем сумела открыть дверь.
Осторожно, взмолилась какая-то её часть. Хотя дыхание пришло в норму после стремительного рывка наверх, и приступ паники схлынул, у Ларисы было тягостное ощущение, будто сам воздух тут стал густым и вязким. Что-то неуловимо было не так — подобное она уже испытывала, когда с Верочкой приключались плохие вещи. Например, когда она заболела корью в три года. Ребёнок ещё чувствовал себя хорошо, и не было никаких признаков опасного заболевания. Но Лариса почувствовала недомогание с самого утра. Не своё, а именно
