— Гошенька, милый, что бы я без тебя делала? — воскликнула Эмма, когда я втащил на кухню две позвякивающие сумки и осторожно водрузил их на стул. — Пирожка хочешь? Только из духовки.
Я вдохнул упоительный аромат свежеиспеченной сдобы, сглотнул слюну и покачал головой.
— Позже, Эмма Самсоновна. Сейчас лучше ёлку поставлю. Илья Сергеич уже спрашивал, не знаю ли я, где топор.
Она рассмеялась запрокинув голову — от души. Ее смех, может быть, не самый мелодичный, казался мне прекраснейшей музыкой на свете.
— Тогда, конечно, срочно бежать и спасать! Илюша и топор — губительное сочетание. — Тут Эмма погладила меня по щеке и сказала с теплотой, от которой у меня защемило сердце: — Спасибо тебе, Гошик.
Я сидел на лоджии, обтесывал ёлкин ствол, подгоняя его диаметр под дыру в крестовине, и думал, что за эту женщину умер бы без колебаний. А ради права называть Эмму мамой даже женился бы на Лильке. Правда, Лилька вряд ли примет мою жертву. Могу поспорить: сделай я ей предложение, эта язва поднимет меня на смех и будет потешаться всю оставшуюся жизнь. И почему у Эммы нет других дочерей? Из нее получилась бы такая замечательная многодетная мама…
За свою жизнь я не встречал другого человека, который приносил бы в этот мир столько тепла, уюта и радости. Эмма подбирала, согревала, привечала и обихаживала любое одинокое несчастное существо, которое попадалось на ее пути — от бездомного котенка до парализованной старушки-соседки. И делала это без какого-либо напряжения — так легко и естественно, словно забота о «сирых и убогих» не стоила ей ни малейшего труда. Улыбчивая, веселая, доброжелательная, она ни разу на моей памяти не пожаловалась на усталость или плохое настроение. И ни о ком не сказала дурного слова.
Помню хмурое ноябрьское утро. Мать ведет меня в детский сад и шипит, чтобы я быстрее перебирал ногами. Я стараюсь изо всех сил, но все равно не поспеваю за ней. Тогда она тащит меня волоком, крича, что я дрянной мальчишка, и из-за меня она опять опоздает на работу. На ее крик оборачиваются девочка и женщина, что идут впереди. Я узнаю Лильку, которая ходит в мою группу, и ее маму, Эмму Самсоновну.
— Галочка, вы торопитесь, — с сочувственной улыбкой говорит Эмма. — Давайте я отведу детей сама. Мне несложно, ведь я работаю дома.
С тех пор в садик меня отводила Эмма. А потом стала и забирать, так что я больше не таращился в темноту за калиткой, высматривая маму под раздраженное брюзжание воспитательницы. А когда мы с Лилькой пошли в школу, Эмма спасла меня от группы продленного дня, уговорив маму, что и мне, и Лильке, и самой Эмме будет гораздо лучше, если вторую половину дня я буду проводить у них дома.
Этот дом стал для меня по-настоящему родным. Здесь я научился писать свои первые буквы, пришивать первые пуговицы и даже печь первые пироги (ну и уродцами они были!) Здесь меня хвалили и утешали, помогали делать уроки, играли со мной, читали книжки. Здесь меня кормили самой вкусной едой и дарили самые лучшие подарки ко дню рождения. Здесь я с пятилетнего возраста встречаю Новый год — самый любимый мой праздник.
Я как раз установил ёлку, когда длинный триумфальный звонок возвестил о Лилькином приходе.
— Сдала! Сдала последний зачет! — пропела она, расцеловав мать и пихнув меня кулаком в бок.
— Умничка! — обрадовалась Эмма. — Обедать будем?
— Не успева-аю! — жалобно проныла Лилька, потом втянула носом воздух и распорядилась деловито: — Лучше принеси пирожков, я пожую, пока мы с Гошкой будем ёлку наряжать. Ты ёлку-то поставил, копуша? — Это уже мне.
Пока мы наряжали ёлку, пришли Фима и Катя — еще два постоянных участника наших новогодних посиделок.
Фима — тридцативосьмилетний педант и зануда, способный своими речами с бесконечными уточнениями и пояснениями умерщвлять мух — еще два года назад был безнадежным холостяком. Но однажды Эмма, поехав в издательство с очередной порцией корректуры, вернулась с заплаканной молодой женщиной и трехлетним пацаном. Лицо женщины было распухшим — не столько от слез, сколько от побоев. Парнишка испуганно жался к матери и от шока не мог говорить. Эмма сообщила домашним, что мальчика зовут Ваня, а его маму — Ксюша, и что они пока поживут здесь. Полгода спустя Фима — частый гость этого дома — посватался к Ксюше (которая к тому времени развелась с драчливым сукиным сыном) и стал счастливым мужем и отцом. Теперь Ксюша ждет второго ребенка.
Катю Эмма тоже когда-то привела домой всю в слезах. Девчонка приехала в Москву поступать в мединститут и стала жертвой вокзальных воров, свистнувших у нее сумку с деньгами и документами. Эмма каким-то образом сумела вернуть девушке документы, а потом устроила ее сиделкой и компаньонкой к соседке Анне Елисеевне, у которой после внезапной смерти единственной дочери отнялись ноги. В институт Катя поступила, поэтому обязанности сиделки исполняла только по вечерам, а утром и днем за Анной Елисеевной присматривала Эмма.
Лилька обрадовала вновь прибывших известием о своем зачете, потом для поддержания формы слегка поцапалась с Катей. Катя по обыкновению виртуозно ушла от пикировки. Как и все «найденыши» Эммы, она щадила, хотя и не одобряла Лильку, которая совершенно не ценила своего счастья и не благоговела перед матерью. Девушки взялись украшать комнату гирляндами, фонариками и воздушными шарами, а мы с Фимой пошли собирать дополнительные столы. К двум-трем часам ночи у Варенцовых в доме будет не протолкнуться: приедет Лилька с однокурсниками (Новый год они встречают в институтском клубе), коллеги, родственники и друзья Ильи и Эммы. Тогда тут начнется такой бедлам, что чертям станет тошно. По счастью, сначала мы собираемся относительно небольшой компанией: Эмма, Илья, Фима с Ксюшей, я, Катя с Анной Елисеевной, «олигарх» Николай Первушин и телохранитель Вася.
