Счастливая примета - [3]

Откуда-то материализовался Васин коллега.

— Вот аптечка. Стерильные салфетки, перекись, бинты.

Вася с треском вскрыл пакеты, велел напарнику держать голову Первушина, и ловко взялся за перевязку.

— Сами довезем или «скорую» вызвать? — спросил напарник.

— Сами, «скорой» до утра не дождешься. Все, понесли!

Из-за стола поднялась бледная до синевы Эмма.

— Мальчики, можно мы с Ильей поедем следом?

«Мальчики» переглянулись, Васин напарник собирался было возразить, но Вася его опередил:

— Ладно, только машину поведу я. Павлик, поднимаем! Эмма Самсонова, придерживайте его сзади за шею, только аккуратно, голову нельзя встряхивать. Пошли!

Они осторожно подняли Первушина, и процессия, замыкаемая Ильей, скрылась в прихожей.

Конец немой сцене, последовавшей за их уходом, положила Ксюша.

— Фима, не трогай! Она же в крови!

Я перевел взгляд на Фиму и увидел, что он задумчиво разглядывает тыльную сторону рамы, в которую вместе с серебряным окладом была заключена рухнувшая на Первушина икона.

— Странно… Я же помню, она держалась на стальном ушке. Вот и дырки от крепежа…

— Фима, как ты можешь в такую минуту?..

Я встал со своего места, подошел к супругам и положил будущей мамочке руку на плечо.

— Ксюш, тебе вредно волноваться. Может, отвести тебя к Ване?

— Не мелите чепухи, молодой человек! — подала голос Анна Елисеевна. — Вы бы еще камеру-одиночку предложили! Как женщина может не волноваться в таких обстоятельствах, скажите на милость? А если уж волнения не избежать, то волноваться нужно на людях. Фима, что не так с этой иконой?

— Она держалась на специальном крепеже со стальным ушком. Я хорошо это помню: своими глазами видел летом, когда мы здесь ремонт делали. А теперь вместо крепежа приклеен кусок нейлонового шнура. И что самое странное, он не порван, не перетерт… Видишь, Гоша, оплавленные концы?

Я протянул руку и потрогал застывшие капли на концах обрыва.

— И что это значит? — испуганно спросила Катя.

Мы с Фимой, осененные единой догадкой, разом повернули головы к осиротевшему шурупу над креслом Первушина. И увидели два торчащих из обоев проводка — тонких, светлых, почти незаметных на бежевом фоне. Концы обоих проводов цеплялись за шуруп. Фима встал в кресло и ощупью двинулся по стене, прослеживая путь проводов под обоями. Один, как я и ожидал, заканчивался у розетки. Другой доходил до настенной вазочки, из которой торчали три стебля, увенчанные султанами рогоза. Вазочка-барельеф, плоская с одной стороны и выпуклая с другой, выглядела как керамическая, а на самом деле была пластмассовой.

Фима спрыгнул с кресла и попытался снять вазочку со стены. С первой попытки у него ничего не вышло, а потом она отделилась, потащив за собой опять-таки два проводка, вспоровших обои. Один — к шурупу, на котором висела икона, второй — к розетке, но с противоположной стороны. Кроме двух отверстий, в которые были вставлены провода, Фима обнаружил третье — в заостренном кончике на самом дне вазочки. Увидев третью дырку, он нагнулся, поискал что-то глазами, нашел лужицу воды, макнул в нее палец, понюхал, а потом, к ужасу Ксюши, лизнул.

— Фима!!! — взвилась Ксюша.

— И что это? — полюбопытствовала заинтригованная Анна Елисеевна.

— Так вы объясните мне, что все это значит? — рассердилась Катя.

— Соленая? — спросил я.

Фима кивнул мне, похлопал жену по плечу, сказал, успокаивая ее и одновременно отвечая Анне Елисеевне, что это просто раствор соли, и повернулся к Кате.

— Это значит, что икона упала на Николая не случайно. Это было продуманное, тщательно подготовленное покушение на его жизнь. — И замолчал, взяв эффектную паузу — наверное, впервые в жизни.

Анна Елисеевна театральный прием не оценила.

— Голубчик, не томите, — сказала она, поморщившись. — Если вы правы, то это преступление, в котором обвинят кого-то из нас. Тут, знаете ли, не до игрушек. Так каким образом злодею удалось обрушить икону Первушину на голову?

Сконфуженный Фима пустился в пространные объяснения. Любой сведущий человек на его месте обошелся бы несколькими фразами: злоумышленник заменил стальной держатель иконы на легкоплавкий нейлоновый шнур и соорудил разомкнутую электрическую цепь, включив в нее шуруп, на который повесил икону. Замкнуть цепь можно было, налив в вазочку соленой воды. При замыкании через цепь пошел ток; шуруп, изготовленный, по-видимому, из сплава с высоким удельным сопротивлением, раскалился, шнур расплавился, и икона свалилась Первушину на голову.

Но Фима начал с основ электротехники, и его речь заняла не меньше получаса. При этом присутствующие слушали его, затаив дыхание — тоже, наверное, впервые в жизни. Все, кроме меня.

— Гошенька, что с вами? — всполошилась Анна Елисеевна, бросив на меня случайный взгляд. — На вас лица нет!

Все как по команде посмотрели на меня. Мне пришлось откашляться, чтобы вытолкнуть слова, застрявшие в пересохшей глотке.

— Мы должны либо немедленно вычислить преступника, либо замести все следы, — Я показал на икону и провода. — Иначе службисты вцепятся в Эмму и Илью Сергеича.

— Из-за того, что все это невозможно было проделать быстро и незаметно? — спросил Фима, кивнув на обои. — Но при известной ловкости это заняло бы не так уж много времени. Кроме того, можно было готовиться постепенно, в несколько приемов. Сначала отвинтить держатель и приклеить к иконе шнур — от силы десять минут. В другой раз заменить шуруп. Потом — снять розетку, припаять к контактам два проводка, спрятать их за этой циновкой и прикрутить розетку обратно. На все про все — не больше получаса. Проткнуть разогретым гвоздем дырочки в вазе и вставить в нижнюю дырочку затычку — вообще дело нескольких секунд. Только с обоями ему, наверное, пришлось повозиться. Но и это не обязательно, учитывая, что переклеены всего два куска, по метру каждый. Короче говоря, любой частый гость этого дома вполне мог выкроить удобное время. Скажем, днем, когда Лиля в институте, Илья на работе, а Эмма у Анны Елисеевны.