Феликс СУРКИС
Перекрёсток, или Сказка о Тави
"Два брата через дорогу живут, а друг друга не видят…"
(Загадка)
Подберезовик был крепкий, плотный, на высокой, изогнутой у земли ножке, в светлых пятнах по темно-коричневой шляпке. Толику нравилось даже его название — обабок. Зацепившись свитером за куст, так что ветки пружинисто потянулись за ним, Толик нагнулся, встал на колени и аккуратно провел ножом по грибной ножке.
— Что вы нашли, дядя Толя? — заставил его выпрямиться завистливый Лоркин голосок.
— Поганку, — усмехнулся Толик.
— А ну покажите!..
Толик протянул племяннице корзинку.
— Ничего себе поганка! Мне бы такую! А я вон хожу-хожу, только донышко закрыла, а у вас…
— Зато у тебя два белых. Хочешь, давай меняться.
— Ага, хитренький какой, дядечка Толечка! Чтоб мои белые тоже к вам перешли?
— Ну, и нечего, канючить. Иди-ка вот сюда, на черничку.
— Нетушки-нетушки! Сами там у муравейника ползайте.
— Подумаешь, испугалась!
— А вот и не испугалась вовсе. Я, если хотите знать, даже комаров не боюсь. Уже тридцать три штуки прихлопнула. Нет, тридцать пять: вот сразу два попались. Сейчас я их запишу.
Лорка достала из-под куртки блокнотик, шариковый карандаш и поставила пару черточек в чистой клетке. Потом с лицемерным вздохом опять взялась за корзинку:
— Дядя Толя, понесите, а?
— Выйдем из лесу, так и быть выручу. А пока сама таскай.
— Тогда хоть спойте что-нибудь… Ой, а вы сыроежку пропустили!
— Я их не беру. Осторожно, не зачерпни, здесь болото. Ступай по корням.
— Я застряла!
— Потому что нытик. Ну, смелее!
Толик прощупывал палкой качающуюся, залитую тяжелой черной жижей тропку. В его кедах давно уже хлюпало, но шерстяные носки не давали ногам застыть. Лорке в резиновых сапожках тем более было нипочем. Однако девочка почему-то примолкла. Волосы выбились у нее из-под капюшона, и она их не поправляла. Остренький носик брезгливо морщился: действительно, здесь пахло гнилью, листья ивняка покрывала ржавчина, кое-где торчал мохнатый от старости и мха сухостой. Липкая паутина неприятно оседала на лицо, а летучие паучки, падая сверху, копошились в волосах, впивались в шею. От них долго зудело и чесалось тело.
— Дядя Толя, а лес нас не любит?
— С чего ты взяла?
— Ну, вот в парках белки не боятся брать у меня сахар из рук, а в лесу ни одна не покажется. И еще там деревья прирученные, а здесь какие-то дикие, хмурые. Вроде задумались о чем.
— Мало ли что может показаться! Раньше люди вообще считали, что в каждом дереве человечки живут. Если дерево срубить, они умирают. Насочиняли всяких сказок из-за таких вот дремучих мест…
— Значит, про лес ерунду говорят?
— Конечно. Лес как лес. Глухие деревья да комары. Пусто…
Толик размахнулся и гулко стукнул палкой по стволу березы.
— Ну, на тропинку мы с тобой выбрались. Теперь строго по солнышку, скоро дом!
Вдогонку им зашелестели листья. Хрустнула ветка. Чуткая предзакатная сырость уже подстерегала лес.
* * *
Тьоу вздрогнула от удара по ее дереву и, выглянув, успела поймать краешек солнца. Она знала, что потом заболят глаза, и кожа на лице будет саднить и искриться, и колющим нытьем ответит на перегрев фолль — складка термолокатора у горла. Она знала это и все-таки на секунду раньше, чем следовало, оторвалась от шершавой березовой коры. Холодный багровый луч царапнул по глазам так, что виски заломило. Тьоу зажмурилась и не увидела, как солнце покатилось под горизонт.
Роса уже пала на траву, лес пробудился, синицы торопливо дотягивали обязательную вечернюю звень, и по своим извилистым путям поплыли тоненькие голоса запахов. Пахло мухомором, таволгой, мокрой паутиной, золой, а откуда-то издалека желтенький мотылек настойчиво звал свою подругу.
Тьоу отделилась от ствола, дунула вдоль ветки, чтоб послушать, как поворачиваются листья, и тихо скользнула вниз. Из-за толстого корневища выглядывал, улыбаясь, зайчишка, которого она неделю назад вызволила из капкана. Лапку ему пришлось заговаривать, потому что кость, кровь, нервы — все в организме перессорилось между собой. Увидев Тьоу, зайчиш изо всех сил забарабанил по дереву.
— Поиграй, малыш, один. Тави сегодня очень заняты.
Заяц горестно опустил одно ухо.
— Иди-иди, нечего притворяться! — Тьоу засмеялась, потеребила его пушистый загривок. Звереныш с поддельным ужасом заверещал и сиганул за куст.
День угасал. Юная тавья ветерком скользнула меж деревьев. На холмике у кривой осинки она задержалась. Деревце монотонно покачивало листвой.
— Вставай, соня! — Тьоу звонко шлепнула ладошкой по стволу.
Над ветвью осинки показалась славная заспанная мордашка Миччи.
— Я уже давно не сплю!
Он так хорошо и тщательно прикрыл рот, что Тьоу тоже не удержалась от зевка.
— Расскажешь об этом веснятам! Может, они и поверят. А мне тебя колыбельная выдала.
Осина прислушалась и перестала нашептывать листьями баюкающие ритмы.
— Ну-ну, не ворчи! — Миччи съехал по стволу, подхватил по дороге росы на пальцы, протер глаза. — Грагги еще не были?
— Нет, но нам пора! — раздалось у самых ног, и из-под валуна вынырнул худенький стремительный Зииц.
— Не жестко было? — спросила Тьоу.
— Ничего, спасибо.
— Как спалось? — поддержал разговор Миччи.