Танки остановились у окраин.
Мардук не разрешил рушить стальными гусеницами руины, чуть припорошенные снегом, и чудом сохранившиеся деревянные домики, из труб которых, будто в насмешку, курился идиллически-деревенский дымок.
Танки, оружие древних, остановились у окраин.
Солдаты в черных комбинезонах, в шлемофонах входили в сдавшийся город.
Мардук стоял у своей машины.
Из этого города он бежал пять лет тому назад.
Пенсне Мардука поблескивало на солнце.
— Ну-ка, — повернулся он к директору внешней охраны, — долбани мою любимую.
— Есть! — коротко бросил директор и дал резкую отмашку рукой: дескать, начали! Тронулись…
В воздухе сначала зашипело, как бывает всегда, когда ставят иглу граммофона на старую, заезженную донельзя пластинку; вслед за тем полилась песня.
— Хорошо, — кивнул Мардук, растроганный и умиленный, — хорошо…
— Бананы ел, — пел женский низкий голос, — пил кофе на Мартинике, курил в Стамбуле злые табаки…
Мардук-воитель, научившийся убивать людей раньше, чем любить женщин, Мардук-узурпатор, в черной папахе, белой ворсистой шубе с когтями по подолу и на рукавах, в ослепительно черных сапогах, слушал свою любимую песню.
— Я пойду в город, — сказал он наконец директору внешней охраны.
Директор пожал плечами:
— Я бы советовал вам взять кого-нибудь из стражи.
Мардук поправил пенсне.
— Не откажусь.
— Седьмой! — выкликнул из слонявшихся неподалеку охранников директор угрюмого верзилу. — Пойдете с Мардуком.
Мардук уже шел в город, в его разваленные, размятые улицы. Следом за ним припустил охранник.
— Гей, — не оглядываясь, бросил Мардук, — когда кончится эта песня, поставишь «Горочку».
Он щурился от солнца. Где-то здесь, на одной из улиц, в которые входит, вваливается сейчас его солдатня, жила Лена и жил Ионафан.
Жила? Жил? А может, и сейчас живут? Вот было бы любопытно зайти.
Мардук шел по бывшей улице меж двух рядов руин; за ним еле поспевал охранник.
«С ума сойти, — думал Мардук, — я как будто запретил себе о них думать после того, как привезли из тюрьмы истерзанную, полуживую Лену, и после того, как отдал строжайший приказ: ни в коем случае…»
Мардук остановился.
Толпа солдат деловито и весело топтала ногами какого-то шпака; вырванная из рук его берданка валялась неподалеку.
— Вот, полюбуйся, — довольно громко сказал Мардук запыхавшемуся, чуть было не налетевшему на него охраннику, — они еще считают себя представителями великой народной армии. Какое зверство, какая гадость!
— Пошел вон, — посоветовал один из солдат, — не на политзанятиях… — И тут же осекся, узнав Мардука.
Толпа распалась, освободила проход, по которому Мардук прошел к хрипевшему, недотоптанному человеку.
— Он стрелял в нас, — буркнул кто-то из солдат, но Мардук не обратил на эти слова никакого внимания.
Он нагнулся над пострадавшим, аккуратно, стараясь не запачкаться, взял за локоть. Охранник, поняв жест Мардука, помог пострадавшему подняться на ноги.
— Мы не красные, — тихим голосом начал объяснять Мардук, — мы не издеваемся над пленными. Попался с поличным — ведите в штаб, в отдел внешней охраны, расстреляйте в конце концов, но пытать! Издеваться! — Мардук предостерегающе поднял руку в черной лайковой перчатке. — Ни в коем случае… Многие, — человек покачивался и хрипел, — многие, — невозмутимо продолжал Мардук, — полагают, что, мол, война все спишет, что, мол, взаимное ожесточение… Так вот запомните: не спишет, но подчеркнет, выделит! — Мардук коротко рубанул воздух рукой. — Взаимное ожесточение! Так не поддавайтесь же ему. Будьте людьми не только на политзанятиях, но и после тяжелого, кровопролитного боя…
В воздухе зазвучала иная, веселящая, томящая душу Мардука, старая песня:
— Вот кто-то с горочки спустился, наверно, милый мой идет, на нем защитна гимнастерка, она с ума меня сведет…
Солдаты слушали Мардука и песню, опустив головы.
Мардук обернулся к окровавленному, вымазанному черной жижей человеку.
— Фамилия?
— Ишан… — человек перевел дыхание, — кулиев.
Солдаты недовольно зароптали.
Мардук поморщился и сделал знак рукой. Ропот стих.
— Так ты еще и инородец, — насмешливо сказал Мардук и резко, зная, как вздрагивают от такого вопроса, спросил: — Национальность?
— Какое… — начал было избитый.
— Национальность? — четко повторил свой вопрос Мардук.
— Тат, — сказал избитый.
— Тат, — улыбнулся Мардук, — тат, да не тот.
Солдаты гоготнули.
— Ясно, — сказал Мардук и оборотился к солдатам: — Кто тут расстраивался, что не на политзанятиях?
— Сидорчук, Сидорчук, — зашумели солдаты.
— Ну-ка, ну-ка, — Мардук упер руки в боки, — давайте сюда этого Тараса Бульбу… В честь победы, так и быть, никаких санкций, но полюбоваться на него стоит.
Солдаты вытолкнули под ясные очи Мардука скромно потупившегося Сидорчука.
— Солдат! — позвал Мардук. — Какого батальона?
— Непобедимых львов, — сумрачно буркнул Сидорчук.
— Врешь, врешь, — вскричал Мардук и даже ногой притопнул, подражая своему любимому полководцу, — лгун хуже немогузнайки! Подлых шакалов, а не благородных львов, шакалов, издевающихся над пленными! Солдатскую книжку!
Сидорчук расстегнул черный комбинезон, достал из нагрудного кармана солдатскую книжку.
