1. Семейный альбом, настольные игры и др. подарки
Серые страницы с тройными полукруглыми надрезами (для всовывания хлипких уголков), картонная трубка калейдоскопа (цветные стеклышки позвякивают внутри), выхваченные моменты, случайные орнаменты, новые при каждом обороте, если смотреть на свет, — пожелтелый свет давнего весеннего дня. Темный пух просвечивает на голове младенца; он сучит ножками, зайдясь в смехе и ли в плаче, ежит морщинистую мордашку, лежа в колыбели на лопатках. Второй уже встал в кроватке, цепко сжимает ограду в пухлых кулачках (выражение скорбное, кудри дыбом, рубашонка расхристана); третий на руках матери по-прежнему недоволен (молодая женщина улыбается фотографу, густые косы уложены вкруг головы по тогдашней моде). В четвертый раз мы застаем виновника торжества с физиономией блаженной, измазанной пробным жаренным в масле пирожком. Черно-белые любительские фото дымчаты и мутны, но если навести на резкость волшебную камеру, изобретенную до потопа, настроить чудесный фонарь для оживления китайских теней на белом полотне воображения, то можно припомнить бретельки на плечиках, штанишки выше колен, сморщенные чулочки (видоискатель нашел даже оранжевые сандалеты с корью дырочек по мыску). Пирожок не дожеван, но звенит в передней звонок, нажимаем на спуск, — и малыш выскакивает чертиком из коммунальной кухни, устремляясь вдаль по коридору к самой входной двери. Не успевая притормозить, он падает головой в живот тете Музе или тете Леле, дяде Вове или бабе Кате. За ними двоюродная сестра Наташа, дядя-Митя-с-бородой, дядя Юра (и появление последнего чистейший анахронизм, он возникнет в Москве, по крайней мере, двумя годами позже), кто-то еще с несостоявшегося семейного портрета (видно, пластинка кое-где оказалась засвечена), все родственники отца, разнообразно выжившие, в отличие от родных матери (от нее досталась лишь бабушка), — но именинника не собьешь восклицаниями как подрос совсем большой надо же, его занимают лишь поздравления и подарки, лишь мягкий медведь с пышным бантом, пахнущий новым плюшем, пушка на деревянных колесах, настольный бильярд, разрисованный диковинными персонажами, с приспособлением для выстреливания металлической горошиной, с лунками и столбиками по всему полю, какой-нибудь ярко-алой пластмассы фотографический аппарат с белой кнопкой под самой мордой, коробка пластилина (ее дальновидная бабушка тут же задвигает на задний план), невиданный и взрослыми конструктор из гэдээр с импортно аккуратными отделениями для разноразмерных деталей, испещренных педантическими дырочками, несколько книг, одна из которых про любовь для школьного возраста, заводной автомобиль пожилой отечественной марки, катер пограничного вида для запускания в тазу, пластмассовый же револьвер с хлопушкой отстреливаться от ближних, картонное лото, наконец, составленное авторами с коварно-познавательными поползновениями в область зоологии: р это рысь, с это соболь, т это тюлень, ц, разумеется, цапля, и так до конца весь алфавит с небольшими изъянами, в коих повинна, впрочем, сама российская фауна, не выдумавшая зверя на букву ы и птицы на ъ.
Тогда это был угрюмый московский пригород с апрельскими лужами бурой грязи, со сточными канавами, полными талой воды. Обшарпанный сад под окном грустен, печален остов шалаша, сделанного еще в прошлом июне соседскими детьми из ампутированных тополиных ветвей, — но в прихожей груда грязных бот и калош, но кухня нынче монополизована для праздничной стряпни, диван в единственной большой комнате напоминает прилавок детского магазина, а круглый тяжелый стол раздвинут и укутан белой крахмальной скатертью (углы до полу, полускрыты и изогнутые обгрызенные ноги, и крест перекладины). Теснятся стулья, занятые у соседей, появляются первым номером пирожки жареные и пирожки печенные с грибами, с визигой, с яйцами и зеленым луком, с мясом и с капустой, за ними селедка под шубой, морковные, петрушечные клумбы на майонезных салатах, грибы соленые, грибы маринованные, буженина, колбаса всяких сортов, что-то еще из забытой снеди, и все — лишь закуска под водку, налитую в хрустальные графины. Взрослые жуют и смеются, тянутся к тебе чокнуться, ты едва удерживаешь тяжелый цветного стекла бокал на граненой ноге, плеская-таки на скатерть мутно-бордовую «шик-мадеру» (две капли кагора на стакан кипяченой воды, рецепт твоего отца для твоих же праздников), родители молоды, дешева еще красная и черная икра, обильны гости и жива бабушка, но тебе уже не до игр (пушка заброшена, и деревянное ядро на капроновой леске так и лезет кому-нибудь под каблук; лото разбросано, медведь с бантом обнюхан, укушен за ухо и отсажен в угол дивана), раз за столом такие богатые возможности болтать ногами, издавать чмоканье и сопенье, сползать задом до края стула, упираясь подбородком в заткнутую чинно за воротник салфетку, выпячивать пузо, выкатывать глаза, царапать вилкой по ткани скатерти, капать сметаной, валить салат на штаны (гости натянуто улыбаются, как будто рады всем этим фокусам), а там уж и вовсе распоясаться, хватать с вазочки фрукты, черенком чайной ложки протыкать кожуру мандарина, требовать сразу три пирожных, пятерней размазывать крем от торта по физиономии и, наконец, одурев от усталости и возбуждения, спрыгнуть под стол, ползать между капроном и штанами, трясь перепачканными щеками о шершавую шерсть, развязывать шнурки на чужих ботинках, со злобой лупить кулачком по чьей-то нарядной туфле с тем, чтобы, дождавшись ненавистной формулы
