I
Грузовик дал задний ход, въехал на тротуар и остановился.
Иван Кузьмич вылез из кабины, оглядел сквер, увидел старика на скамейке.
Старик сидел на скамейке. На коленях, на газете, лежал кусок черного хлеба.
— Закусываем? — деловито справился Иван Кузьмич, оглядывая сквер.
— Чем Бог послал…
— Как дела?
— Все хорошо, спасибо вам.
— Не за что… Давай, — крикнул он, — сюда подъезжай!
Грузовик въехал на газон.
— Выгружать? — спросил шофер, высунувшись из кабины.
— Погоди. Эй, старик, встань-ка.
Старик суетливо свернул газету, сунул сверток за пазуху, отошел в сторону.
— Пойди сюда, — позвал Иван Кузьмич шофера.
Тот подошел нехотя:
— Чего их двигать-то, — сказал он, — нечего их двигать, пущай так стоят.
— Не дорос, видать, до понимания. — Иван Кузьмич сплюнул досадливо. — Люди ж сюда отдыхать приходят. А людям что надо — чтоб красиво было, не шаляй-валяй. Берись.
Они подняли скамейку.
— Так, на меня чуть подай, — покрикивал Иван Кузьмич, — теперь влево чуть-чуть. Немножко. Так хорошо. Видишь — аккурат напротив той стоит. А урны сюда и сюда…
— Черт с ними, с уриами. Все одно — кто ими пользуется. Кому надо чего бросить — и так бросют. Вон сколько мусора валяется…
— Удивляюсь я на тебя — где так рассуждать учили?! О стране подумай — все б так рассуждали, порядка б никакого. А порядок нужен, чтоб не как попало…
Старик стоял рядом.
Иван Кузьмич забрался в кузов и принялся выбрасывать оттуда свежевыкрашенные жестяные урны. Урны раскатывались по блеклой траве. — Эту вон туда, — приговаривал он. — И еще одну туда… Красиво должно получиться, верно?
— Верно, красиво, — тихо сказал старик. — Только вот спросить не у кого — правда иль нет? Ума нет — у русских не займешь. А правду — зa пять рублей не купишь. — Он повернулся и побрел прочь, продолжая бормотать про себя.
— Эй, старик, теперь и посидеть можешь.
— Спасибо, Иван Кузьмич, я пойду, если можно.
— Отчего ж нельзя, иди. — Он отвернулся. — Эту вон туда ставь, не с той стороны, с другой, слышишь! Слепой что ли…
— Ты брось командоватъ, — огрызнулся шофер. — Я тоже командовать могу. Командовать все умеют…
II
ПРИНОСИТЬ И РАСПИВАТЬ СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ, — гласит плакат на стене.
— Чего с ими, с делами, случится, — говорил Федорович, держа по привычке руку в кармане халата, — дела в порядке.
— Слава Богу, — кивнул человек, слушавший его. Он отодвинул тарелку из-под супа, вытер губы ладонью и придвинул второе. — Слава Богу…
Рядом с ним на столе стояла клетка. В клетке на перекладине сидел щегол. Одинокий пожилой еврей щегла повсюду носил с собой.
— … А вчера двое сидят вон там, — Федорович указал на столик у окна, — вижу — один тянет бугьлку из портфеля, а с портфелями оба, интеллигентные. Подхожу — они ноль внимания, а тот, в шляпе, распечатывать собирается. Граждане, говорю, у нас не положено. Объявление, говорю, видели, для вас написано. А этот, в шляпе, мне книжечку показывает, красную, понимаешь, мол, удостоверься…
— Боже мой, — покачал головой еврей и сунул щеглу в клетку крошку хлеба.
— … Порядок для всех, говорю. У меня самого книжечка не хуже — вы знаете, капитаном в отставку вышел.
— Капитаном, — эхом отозвался собеседник. — Как же, как же…
— Так и ушли, не выпив.
Старик вошел и остановился на пороге.
Владелец щегла доедал второе.
— Так что работем помаленьку, — закончил Федорович, — на посту, так сказать. — Он увидел старика, подозрительно оглядел его.
— Продаешь, — спросил пожилого еврея угрюмый пьяный мужик, сидевший рядом.
— Щегла?
— Да, птицу продаешь?
— Продаю.
— А что — поет она?
— Раньше пела, — вздохнул человек со щеглом.
Мужик повернулся к нему вместе со стулом.
— …Она ученая, хоть и птаха божья. Фью-фью, — постучал он пальцем по клетке — птица тревожно завертела головой.
— А ведь врешь, что дрессированная, — задохнулся вдруг мужик. — Врешь, падло, морда жидовская. Крылья у ей подрезаны, лететь она не может…
— Такая и была. Бог свидетель — такой и подобрал. — Человек со щеглом говорил быстро, проглатывая слова.
— Продаешь, — зашелся мужик, рванулся со стула и повалился на пол.
— Боже мой, — шептал человек со щеглом.
Мужика сгребли под руки. Он плакал и ругался.
— Нажрался, — сказал Федорович ему вслед. — Видно с собой принес.
— Какие люди, — качал головой человек со щеглом, — Боже мой…
Старик сидел у окна.
— Красиво все вокруг, — шептал он, — а правду не у кого узнать. За пять рублей ее не купишь — вот в чем беда.
Он развернул на столе газету, достал четвертинку из кармана.
У него дрожали руки, когда он снимал пробку.
Пряча бутылку под стол, он выливал водку в стакан.
— Для кого написано, — загремел по залу голос Федоровича. — А?
Старик застыл на мгновение, потом затряс бутылку, выжимая из нее последние капли. Затем, полуотвернувшись, едва не расплескав водку, поднес стакан ко рту.
— Кому говорят, мать твою…
Старик глотал, давясь, водку, скосив глаза на белый халат. Струйка водки текла по седой щетине на подбородке.
— Прекратить, — выкрикнул Федорович и дернул старика за рукав.
Стакан дрогнул у того в руке, Выскользнул, покатился по столу. Водка закапала на пол.
— Гражданин начальник, — только и шепнул старик. Он, не отрываясь, смотрел на мутный ручеек на столе, на прозрачные капли, падающие вниз.
