— Ну, что задумалась? — окликнул ее Санька. — Сама торопила всех, а сама стоит.
Ксюша виновато улыбнулась и вышла в коридор. Мама, одетая, уже стояла на лестнице, а дядя Павел поспешно доедал пирожок.
Ксюша подпрыгнула и сдернула с вешалки свою старенькую цигейковую шубку и шапку.
— Дядя Павел, а в какой квартире Тима живет?
— Тима? Какой Тима?
— Ну, этот, который не ходит, — подсказал Санька.
— Не знаю… Как-то не пришлось. А ты знаешь, сын?
— Я только окно знаю. Он всегда возле него сидит.
— Это удивительный мальчик, — вмешалась тетя Наташа. — Я вижу, Ксюшенька, его картины и на тебя произвели впечатление.
Ксюша кивнула.
— А вы были у него?
— Я?! — переспросил с удивлением дядя Павел. — Нет, не был. Ну, посуди сама, с чего бы это я взял и пошел к незнакомым людям? Что бы я им сказал?
«Интересно, а папа пошел бы, если бы у них в доме жил такой мальчик?» Ксюша натянула шапку поглубже, чтобы не лезли в глаза непокорные волосы, и вышла на лестницу. Мама подняла Ксюше воротник — на улице дул промозглый мартовский ветер — и провела теплой ладонью по щеке.
— Мама, давай отвезем папе пирожков с изюмом?
— Что ты, детеныш, ему сейчас вредно тесто.
— Все равно, — сказала Ксюша, — не может быть вредно, раз они его любимые. Ну, хоть две штуки, ладно?
Автобуса долго не было. Мама нервничала, а когда она нервничает, — начинает ходить: три шага туда, три шага сюда, как маятник, и беспокойно хрустит пальцами. В такие минуты лучше с мамой не заговаривать, все равно не услышит.
Дядя Павел и тетя Наташа укрылись от ветра за пустым цветочным киоском.
Снежный дождь прекратился. На газонах и толстых ветках деревьев еще белела снежная опушка, но на дороге и там, где ходили люди, снег превратился в серую холодную кашу.
Высоко впереди, над домами, появилось солнце. Оно выкатилось из темной хвостатой тучи как-то сразу, точно вырвалось из пасти крокодила. И все вокруг ожило: проснулись дома, помчались быстрее машины, забрызгивая прохожих сверкающими кусочками мокрого снега.
Возле поребрика тротуара закручивалась воронкой темная тяжелая вода и уходила под землю с сердитым бульканьем. Ксюше подумалось, что там внизу, под асфальтом, сидит мохнатый подземный зверь и жадно пьет талую воду. Ему там холодно, темно и одиноко. Наверное, думает, что, когда выпьет всю воду и на газонах зазеленеет травка, он сможет выбраться наверх и погреться на солнце…
— Ксюша, иди к нам! — крикнула тетя Наташа, когда мимо проехал мокрый троллейбус. — Посмотри, тебя всю забрызгало!
— Совсем немножко! — крикнула Ксюша, отряхиваясь.
Ксюша была разочарована. Ленинград оказался не таким сказочным, необыкновенным городом, каким она ожидала его увидеть. Все вокруг было знакомым давным-давно, точно она никуда и не уезжала из Сыктывкара.
Даже кинотеатр такой же — одна стена совсем стеклянная, и через нее, как в аквариуме, виден красивый зеленоватый зал с цветами и портретами знаменитых киноартистов; две широкие лестницы расходились друг от друга на второй этаж; такой же зал с цветами на втором этаже… И даже люди возле буфета словно те же самые…А во-он дом через дорогу, возле кинотеатра — длинный, похожий на уложенную ребром белую косточку домино, — точно в таком доме живет Ксюша. И деревья вдоль дома, только здесь тополя, а у них ольха и береза. И мебельный магазин через весь первый этаж.
Ксюша вспомнила, как ворчала Марья Петровна, что мама «тащит девчонку с собой в чужой город неизвестно зачем». Какой же он чужой? Свой. Привычный. Совсем не такой, как в кино или по телевизору. Ксюша чувствовала себя обманутой, словно ей обещали показать жар-птицу, а принесли воробья на ладони…
К остановке подъехало такси, притормозило, мигая зеленым глазом.
— Ксения, за мной! — крикнул дядя Павел и, схватив тетю Наташу и маму за руки, потащил их к машине.
— Как у вас тепло, — сказала мама, усаживаясь на заднее сиденье, — я вся продрогла на ветру.
— Ксюша, садись в серединку, к маме, — предложила тетя Наташа, — или ты хочешь впереди?
Ксюша пожала плечами. Какая разница, где сидеть, если смотреть особенно не на что?
— Садись вперед, — сказал дядя Павел, — здесь обзор, как на капитанском мостике! И смотри во все глаза!
Ксюша покорно села вперед. Шофер улыбнулся, сверкнув золотым зубом. Он был совсем молодой, курносый и весь сверкал, как его золотой зуб: блестел желтый герб на черной фуражке, блестела куртка с молниями вместо карманов, даже медный колпачок авторучки, торчащей из кармана, и тот светился огоньками на солнце.
— Первый раз в Ленинграде? — спросил шофер.
— Первый, — грустно сказала Ксюша.
— А чего такая невеселая?
— Я думала, Ленинград совсем другой.
— Какой другой?
Ксюша подумала и сказала:
— Необыкновенный. А он одинаковый… у нас дома тоже такие.
Сзади басовито засмеялся дядя Павел. Сквозь смех что-то сказала тетя Наташа; Ксюша не расслышала.
— Такие, да не такие, — обиженно сказал шофер. — Ты памятник Победы видела? А Петропавловку? А Дворцовую площадь? А Смольный?..
— Да они только сегодня прилетели, — сказал дядя Павел.
Шофер посмотрел на Ксюшу с укоризной.
— Не успела приехать, а уже судишь…
Ксюше стало неловко. Наверное, этот шофер очень любит свой город, раз обижается. Ксюша бы тоже обиделась, если бы кто-нибудь сказал плохое про Сыктывкар.
