Звезды зреют на яблонях - [70]

— Никак не уломаю, — зубоскалит Миша. — Каждое утро зову, а никак не уломаю! — Не поймешь, шутит он, или как…

— А это тебе! Поешь на дорожку! — Калистратовна протягивает Мише пирожок. — Горяченький, поешь!

Кто пирожок, кто яблоко — это уж такой завод, вроде как дань фуражиру от каждого двора.

Миша уезжает.

— Смотри, масло не сбей! — шутливо кричит Калистратовна. — Марусе передай, что об Гришке тут человек сказывал. Живой, мол, и руки и ноги — все цело!

Из ворот выбегает Дуняша. Она зарывает в траву арбуз. Постепенно его телега наполняется.

— Сама выбирала, — говорит Дуняша, — самый что ни на есть сладкий. Только ты не расколи! — упрашивает она Мишу. Миша щелкает по арбузу двумя пальцами. Это сильный щелчок. Арбуз долго гудит. Миша подносит его к уху.

— Перезрелый, — говорит он Дуняше, — давай взрежем!

— Сам ты перезрелый, — говорит Дуняша и хохочет, глядя в Мишин голубой глаз. — Видишь, сахарный — вот и «взрежем»!

— Ох, поцелую! — говорит Миша. — Прощай, сахарная!

Миша едет дальше. Теперь он торопится. Ему уж недосуг лясы точить. У каждого кто-нибудь да есть в бригаде. Кому надо — сам выбежит навстречу, а кто проспал — этот уж пускай себя винит!

— Вот еще к председателю заеду — и конец, — решает Миша.

У председателя дочка — первая в колхозе скирдовщица. Тут главное дело — утоптать. Тогда хоть дождь, хоть снег — хлеб все равно не сопреет! Она влезает на скирду, и ну притаптывать! Руки в бока и будто пляшет, а сама — хаханьки да хиханьки! Миша ей шелковый платочек подарил — пускай с платочком пляшет!

Он стучит кнутовищем в ворота председателя.

— Заходьте! Будьте ласковы! — Хозяйка плывет впереди и воркует: — Фроська! До нас гости!

Фроська — это меньшая дочь председателя. Она выносит Мише ломоть пшеничного хлеба, густо политый медом. Мед из своего улья. В нем замуровано прозрачное крылышко пчелы, оно как глазированное. Хозяйка старается вынуть пчелиное крылышко ножом.

— Ничего! Натуральный мед! — хвалит Миша и ставит в телегу крынку ряженки и обкладывает ее травой. Ряженка — это вроде нашего варенца, молоко долго томили в русской печке. Оно затянуто розовой корочкой, плотной от наросшей на ней сметаны. От крынки идет сдобный запах. — На самую скирду подам! — весело заверяет Миша.

Он проезжает мимо двора Маврины. Постучать?

Миша проводит кнутовищем по всем доскам Маврининого забора, будто кто-то выбивает чечетку.

Маврина выскакивает за ворота. Она забыла повязаться платком и стоит простоволосая. Жидкие пряди свернуты кукишем на затылке. Ну и рыло, прости господи!

— Не серчай, Маврина, повидать тебя хотел! — Миша подмигивает.

За канавой начинается Шурин сад.

Егор лежит в саду у арыка. Он спрятал лицо в свежую, утреннюю, еще не просохшую от ночной росы траву. Там пахнет мятой. Егор лежит смирно. Он сейчас как маленький. Он боится своего счастья…

На крылечке стоит Шура. Поверх низенького заборчика она смотрит в сад, туда, где лежит Егор, и лицо у нее ласковое, ласковое.

«Что он, от войны такой? — думает Шура. — Тихий он…»

Шура подходит к Егору и тихонько ладонью гладит его по волосам.

В ворота стучится фуражир.

XVII. По дороге едет солдат

По дороге едет солдат. Он сидит на почтовой телеге, свесив ноги. Он разулся и сапоги с портянками положил рядом. Его ноги обдувает вечерний ветерок. Вещевой мешок он тоже снял со спины и положил его вместе с почтовым грузом. Они едут между двух зеленых холмов, по дороге, устланной белой пылью. Над ними чистое небо, в котором кружится только одно пушистое облачко с резными краями, как махровый цветочек.

На козлах сидит почтальон Федя. Всякий день он едет по этой дороге, и она до смерти ему надоела. В каждой рябинке его лица блестит капелька пота, как слеза в сыре.

Феде хочется поговорить с солдатом.

— Как там насчет войны? — спрашивает почтальон.

— Слава богу, воюем!

— Народ как там, на войне, проживает?

— Тяжело, — задумчиво говорит солдат, — а между прочим, ничего.

— Или большей частью помирает народ? — допрашивает Федя.

— И то бывает! А ежели кто не помер — тот живой!

Солдату неохота говорить.

Это крепкий, кряжистый человек. Его голова прочно сидит на мускулистой шее. Во всем его теле видна сила. Но сейчас он устал. По всему видно, что он устал! Его рот словно жует жилистую пищу и никак не может прожевать. На щеках, под широкими скулами, две грязные тени. Глаза тоже устали. Они не смотрят даже на это облако, которое цветет в небе, на это прекрасное облако, похожее на золотой цветок. Устали его плечи: они приподняты, будто он еще не снял вещевого мешка. Устали волосы — они тусклые. Ноги устали от сапог!..

— Нелегкое это дело — война! — говорит солдат. Он как бы оправдывается за свою усталость. — Вот что я тебе скажу, парень. Война, парень, она у каждого вот тут, — солдат показывает на грудь. — В сердце она!

— Одно слово — напасть, — говорит почтальон.

Солдат шевелит большими пальцами босых ног. Он отдыхает.

— Ясно, по дому соскучился? — понимающе говорит почтальон.

— А кто его знает, — задумчиво отвечает солдат. — Больно немец паршивый! Каждого б задушил. С ихней стороны стреляют, так ты хоть живой, хоть мертвый, а чтоб тебе тоже по ним выстрелить. Сапоги мокрые, а тебе плевать! Не емши, не спамши, а тебе плевать!.. Потом очухался — ну, малость приустал!