Звезды зреют на яблонях - [67]

Шура вспоминает, как она приносила Антону обед, как под этим самым камнем нашла три крохотных яичка. Какая же птичка была? Вовсе махонькая! На них была такая тонкая скорлупа, что светилась изнутри, будто там желтый огонек. «Наверно, это желток был виден», — думает Шура.

«Вот глаза могу вспомнить, а рот и нос — никак! Или это от жары?»

Образ Антона исчез из Шуриной памяти. Его уже нет в ней. Его нужно собирать из осколков, как разбитую посуду.

«Беспамятная я!» — сокрушается Шура.

В кувшине под камнем вода совсем холодная, будто только из родника. Это камень сберег холод воды. В кувшин попал кузнечик, наверное, тот, что звенел под ухом. У него ярко-желтые надкрылья, а грудка черная. Шура протягивает кузнечику соломинку, чтоб он выбрался. Но он так разомлел от жары, что даже рад своей беде.

«Беспамятная я! — сокрушается Шура. — Хоть бы фотография была!»

XII. «Ой, дид-ладо, вытопчем, вытопчем!»

У Егора нарвал шов у плеча. Вот уже неделя, как не проходит. Егор так измотался, что на него страшно смотреть — одни скулы! Сейчас боль тише. Он лежит под яблоней и как бы оглушен. Мир проникает в его сознание, как свет в комнату, где закрыты ставни.

На дороге, по ту сторону канавы, играют дети. Они из яслей, которые напротив.

— А мне мама соши́ет юбку!

Дети сидят в теплой пыли.

— А мне соши́ет кофточку!

Они хвастаются друг перед дружкой и засыпают друг дружку теплой пылью. Все это доходит до Егора как из дальней комнаты. Егору мерещится война.

…Командир вошел в блиндаж:

— Товарищи бойцы, в десяти километрах на юго-запад горит село!

Егор выскочил из блиндажа:

— Мать честная! Горит!

Он обратился к командиру:

— Товарищ командир, как это есть мое родное село, разрешите отправиться мне!

Командир разрешил. Егор взял еще двух ребят, и они пошли. Уже начиналась весна, и снег в лесу таял, в особенности на опушке, и под ним уже журчала вода. А под одной сосной они заметили совсем чистенькое местечко и несколько подснежников, и еще заметили белку…

На той стороне канавы играют дети. Они разделились на два маленьких круглоголовых войска:

— А мы просо сеяли, сеяли!

Они прыгают на одной ножке друг другу навстречу:

— Ой, дид-ладо, сеяли, сеяли!

Егор лежит под яблоней и бредит.

…И когда они вошли в село, немцев там уже не было. Они нашли совсем пустое село, которое горело. По крышам прыгало пламя, оно выскакивало из окон. Бойцы кинулись в лес и наломали веток. Они стали бить это пламя полными снега еловыми ветками. Но пламя ворчало и разбрасывало искры.

Егор переворачивается на другой бок. Тень от яблони почти не защищает его от солнца. Егор стонет.

…Они поняли, что им все равно с этим пожаром не справиться, и кинулись на край села, где находилась изба Егора. Он знал, что там уже ничего нет, потому что с той стороны как раз и начался пожар; а во дворе еще лежали сухие прошлогодние дрова, и сарай был покрыт соломой…

Егор хочет избавиться от своего бреда. Он садится, прислонясь спиной к яблоне.

…Пошел снег, и белые хлопья падали пополам с черными — это летела сажа. Снег тут же таял от жары, которая стояла в этом селе. А сажа все летела и летела. Было так тепло, что можно было разуться. И когда Егор пришел к своей избе, там ничего не было. Все погорело! Снег шипел на золе. Он присел на корточки и стал разгребать эту золу. Она была горячей, и тут он нашел… видно, здесь люлька стояла… Сына нашел… Как картошка в золе, так и лежал!

Егор раскрывает глаза, измученные болью. Они как бы застланы горьким дымом.

— Ничего у меня нет на свете! — шепчет Егор, прислоняясь к яблоне головой. Во дворе громыхают ведра. — Одно только это и есть… Да и то чужое.

— А мы просо вытопчем, вытопчем!

— Ой, дид-ладо, вытопчем, вытопчем!

От детей отделилась девочка. Она плачет жалобным голоском, похожим на писк птицы. Круглую стриженую головенку она спрятала между коленок.

— Не хочу! — плачет девочка. — Мальчишки все вытопчут!

Егор шагает через канаву. Здоровой рукой он осторожно гладит девочку по круглой стриженой головенке.

— Не плачь! — говорит Егор. — Не дадим наше просо! Ничего не дадим! Мы им с тобой покажем! Слышь? Всем народом покажем! Лучше я тебе яблочко подарю, — говорит Егор.

XIII. Плачут бабы

По убитым мужьям, по братьям, по сыновьям воют бабы в Феклушиной избе. По тем, кто лежит схороненный под теплой опавшей листвой, и кто в воде утонул, подбитый немецкой пулей, и кого повесили немцы-изверги, чье тело качается на ветру, — воют бабы в Феклушиной избе. Ходят ребята мимо этой избы и утирают кулаком глаза: долго не пишет папанька! Мужики проходят сторонкой, чтобы бабам не мешать. Девки заходят в Феклушину избу пролить и свою слезу за того солдата, суженого-ряженого, доброго молодца, что убитый лежит в чистом поле.

Долго почтальон Федя носил похоронную в своей сумке. Все не решался отдать. Это насчет Феклушиного мужа. А теперь отдал вместе с похоронной запоздавшее письмо. Можно сказать, весточка с того света. Поклонился ей низко: простите, мол, не по моей вине, Фекла Дмитриевна, — и отдал.

В избе сидят бабы. Они сидят чинно, положив локти на стол. Чисто выскоблен стол. Он как крышка нового гроба. Бабы сидят, строго сжав губы. Это их горе!