Звезды зреют на яблонях - [66]

Третий — бытовые дела.

— Насчет третьего, — говорит председатель, — вот что насчет девок — это пускай с них мать спросит… — Председатель смотрит на Таню. Она стоит у окна вместе с Мишей. Они держатся за руки. Жених и невеста!

— А в отношении баб… — говорит председатель.

Шура поднимается с места.

— Знает, подлая! — шепчет Маврина (она тоже пришла на собрание).

Таня держит Егора за руку:

— Ты молчи, молчи, пускай Шурка скажет. Она сама скажет.

По комнате идет шепоток.

— А ну, в глаза посмотри, — громко говорит Шуре Маврина. — Пускай в глаза посмотрит, бесстыжая!

— Вот что, — вдруг говорит председатель. — Я вам тут не поп. Дело хозяйское. Сами разберетесь!

— …Вот Берлин возьмем, тогда в загс, — ласково говорит Миша, наклонившись к Тане.

XI. Ну и денек!

Шура идет в поле. Рассвет. Небо совсем тихое. Оно еще спит. Оно как вода в озере, когда нет ветра. Его будят птицы. Они кружатся в тихой воде неба. Дорога только едва сереет. Видно, как она обняла вершину холма и спит. Еще нет ни телег, ни прохожих. Ветер тоже еще не встал на ноги…

В руке у Шуры узелок. Это завтрак: хлеб, яблоки, кувшин для воды. Вода там недалеко. Косу Шура не взяла — ни к чему! Эту пшеницу коса не косит. Придется ее дергать руками. Колос полный, а ростом не вышел! Это потому, что не было дождей. Холмы будто покрыты короткой шершавой шерстью. Хорошо еще, что не случилось пожаров! Когда так долго нет дождей, бывают пожары. Они начинаются от окурка или от искры, которая слетела с точильного колеса, а потом пойди удержи! Огонь так и бежит по холмам.

Все это, когда нет дождей.

Шура идет по дороге, которая круто петляет, чтобы обогнуть холм. Вон, на том склоне, уже работают бабы. Видны только их согнутые спины в цветных кофточках. Значит, они встали еще раньше Шуры, до света! Бригадный стан тоже на холме, том, что справа. Там хозяйство бригады. Шура должна сначала подняться в стан и найти бригадира.

Она застает только двух стариков, которые точат косы. Эти старики пришли снизу. Вернее, их привезли снизу на телегах. Их ноги уже не ходят по таким дорогам, а руки — руки у них еще, слава богу, ничего, — работают! Свои станки они поставили один против другого. Станки поют. Вокруг разлетаются цветные искры. Это как водяная пыль, когда в нее окунется солнце. Точильные камни кружатся как бесноватые. На них поют лезвия кос… А старики — они только следят, чтобы коса не сорвала голос. Одна уже дала петуха: чиркнула. Кажется, сломался самый кончик.

— Привод заедает! — говорит старик, у которого чиркнула коса.

Шура спрашивает, где бригадир.

Она застает его позади навеса для лошадей. Там кухня. Бригадир расстроен. Вчера он велел сварить щей, мясо разделить стахановцам, а щи разлить всем. Это дело не прошло.

— Как они накинутся, — рассказывает бригадир про баб, — и ну честить повариху. Мужику впору уши заткнуть!

— Ничего! — смеется Шура. — Она тоже себя в обиду не даст, повариха, не из таких!

— Пришлось между всеми поделить, — рассказывает бригадир. — По вот такусенькому кусочку!

— Ты нас, сынок, насчет трудодней различай, — обиженно говорит старик, который сломал косу, — а насчет мяса — это ты брось, сынок!

— Ты меня куда поставишь? — спрашивает Шура у бригадира.

— Куда? На место Антона. Пойдешь? Тогда давай на Овечий холм.

Шура идет к Овечьему холму. Овцы тут, конечно, ни при чем, одно название! Там сроду не было овец! Вот камни там есть! Издали они, правда, похожи на отару, которая пасется на склоне холма. Камни не убрали, и сеют так. Они занимают совсем пустяк места. Между камнями отлично идет пшеница. Даже лучше, чем на других участках. Правда, ее не очень-то удобно косить, нельзя размахнуться как надо, но ничего, можно убрать серпом.

Шура подымается на Овечий холм.

Уже жарко. Солнце как раскаленная сковорода. Оно на серединке неба. Кувшин с водой Шура ставит в тень камня. Теперь за работу!

Шура дергает пшеницу. Это похоже на прополку. Только там дергаешь отдельные сорняки, а тут сплошняком, все поле.

Уже ломит в пояснице — это усталость! Шура не разгибает спину. Так удобнее. А то сколько раз пришлось бы нагнуться. Ее движения размеренны: раз-два! раз-два! — только так и можно. Руки все делают сами, голова в этом деле не участвует.

Раз-два! Поясница просто разламывается. Хоть бабку зови, как при родах!

Еще вон до того камня.

В каждой руке у Шуры пшеница. Она зажата в кулак. Сверху, над большим пальцем, пучок еще не сорванных колосьев.

Раз-два! С корней осыпаются комочки земли. Ладони саднит. На правой — водяная мозоль. Скоро этой рукой уже нельзя будет работать.

Воздух над холмами сварился от жары. Он как белок в яйце, которое опустили в кипяток. Жара льется с холмов. Она стекает по их склонам…

— Ну, все! — Шура ложится возле камня, где кувшин.

Когда человек так устал, он может пить и пить. Он только вливает в себя воду, а жажда не проходит. Нужно сперва отдохнуть. Шура закрывает глаза. Солнце проникает сквозь веки. Под веками светло. У самого уха трещит кузнечик. Он совсем рядом с ухом!

«Антон тоже тут отдыхал!» — думает Шура. Она старается вспомнить Антона. Он так осторожно умел водить косой, что скажи ему волосы на голове обкосить, и те обкосит. Знаменито косил!