Звезды зреют на яблонях - [64]

VIII. Вспомнила — Вега!

Теперь счетовод Таня агитатором в третьей бригаде. Грамотная дивчина, сразу видать, что грамотная! Ей дали кобылу Машку, чтобы пешком не ходить. У третьей бригады самый большой участок, так пускай себе ездит на Машке верхом и агитирует. Вот что ездить она не умеет — это тоже верно!

Таня поит кобылу. Она только чуть отпустила повод, и кобыла изо всех сил тянет голову. Передними ногами она стоит в реке и звучно, сквозь зубы, цедит воду. Таня хлопает ее ладонью по взмокшей от пота шее. Кусты бузины, которые растут на берегу, бросают на воду густую зеленую тень. Вода совсем темная и покрыта глянцем.

— Пей, Машка, пей!

В кустах бузины вода мерцает как большой влажный глаз.

— Пей, Машка!

Полдень. Машка идет хорошей, размашистой рысью. Таня будто летит.

Лететь — это что! Вот слетать страшно!

Таня сидит в седле как на воздушном шаре. Даже ноги вынула из стремян. На всякий случай, чтобы удобней падать.

— С косовицей как быть? К двадцатому ни за что не управимся! Ну откуда к двадцатому?!

Высоко над головой голубая, без единого облачка, дорожка. По ней летит птица, должно быть ястреб.

— Люди нужны, вот что! — тревожится Таня.

Кобыла фыркает. С ее губ летят брызги. Она испугалась. Она таращит большой влажный глаз и идет боком, боком: в траве мышь.

К Шуре Листровой зайти, вот что! Только бы дома застать!

— Помоги слезть! — говорит она Шуре. — Никак не слезу.

Шура подводит лошадь к заборчику, который отделяет коровий загон от остального двора. Таня становится на заборчик.

— Ой! — стонет Таня. Ее нос собран в маленькие складочки. Сейчас она чихнет! Господи, что за выражение у нее на лице!

— Батюшки, — смеется Шура, — батюшки!

(За эти складочки Таню еще в школе дразнили!)

— Знаешь, — слезая, говорит Таня, — всю попу стерла! Как крапивой нахлестали.

— Батюшки! — хохочет Шура. — Батюшки! Может быть, в сад пойдем? — приглашает Шура.

— Коленки срослись! — жалуется Таня. — Никак не разогнуть!

— Вот я стремена опущу, дальше нормально поедешь. — Шура подходит к лошади и пытается развязать узлы на ремнях. — Так-то лучше. Да кто ж тебе так подвязывал?! А пряжки где? Небось на икрах синяки? Есть синяки?

Шура освобождает среднюю подпругу, которая перетягивает кобыле живот. Под ней темная полоска пота. Будто пояс.

— Еще немного, и кобыле бы спину стерла.

— Я к тебе по делу, — говорит Таня.

— Давай, какое такое дело.

— Прошлый год, помнишь, пшеница осыпалась?

— Ну, помню. Та, что на бугре?

— Верно, на бугре! А этот год, что ж, опять осыпаться будет?..

— Знаю, знаю, — говорит Шура. — Почему я в бригаду не иду? И что вы все на меня навалились? Свет, что ли, на мне клином сошелся? Ты б лучше к Маврине сбегала!

— Очень даже странно, — говорит Таня, — кажется, комсомолка…

— Бывшая, — говорит Шура. — Шесть месяцев членские взносы не плачены.

— Это не имеет значения! — горячится Таня. — Что ты, одурела, что ли?! Зерно сыплется! Сто двадцать гектаров! Да это всему колхозу беда. Понимаешь? Беда! Мужиков-то — одни инвалиды! — Она замолкает. — У нас там как раз фонд обороны…

К ним подходит Егор с молотком в левой руке.

— Уходи! — говорит Таня. — Тут особый разговор!

Егор уходит.

— Хоть ты его не шпыняй! — говорит Шура. Она смотрит вслед Егору. Вся душа видна у нее в глазах, как семечко, вылущенное из скорлупы.

— Радио слышала? Насчет лагеря под Сталинградом? Насчет трупов?

— Слышала, — говорит Шура.

Они молчат.

— Тебя в какое звено вписать?

— В первое пиши.

— Это на место Антона?

— Ну чего спрашиваешь? Ну да, на место Антона!

— А этого как же? — Таня кивает в сторону, куда ушел Егор. — Его не любишь?

— А с чего мне его любить? — Шура пожимает плечами.

— А я вот Мишу люблю.

— Это какого же?

— Ну, знаешь, ну что в глаз ранен. Боец. А жениться он не хочет. Не время, говорит. Вот когда Берлин возьмем… — жалуется Таня.

— А так гулять хочет? — зло спрашивает Шура. — Ты крепись, Танюшка.

— У него свой глаз, как звезда, — светлый-светлый! — мечтательно говорит Таня. — Помнишь, звезда, как-то на «в». Мы еще в школе учили.

— Вега, — говорит Шура и вдруг прячет лицо на Танином плече.

IX. Чтобы этого самого не было!

А к вечеру послышался шум мотора и такой звук, будто ребята щелкают друг друга по лбу хлопушками. Легковую машину сразу отличишь от грузовика по этому звуку засорившегося карбюратора. Вот она появилась из-за поворота. Так и есть, легковая!

Все знают, что машина эта черная, лакированная, «бюик», но сейчас она рыжая, совсем тусклая от пыли. Будто в чехле, как диван в райкоме.

— Интересно! — говорит бухгалтер. — Райкомовская машина!

Машина останавливается у правления. Из нее выходит секретарь райкома. Он полный, под глазами у него мешки — это от больного сердца. На нем светлый серый костюм и сапоги. Под пиджаком косоворотка, ворот расстегнут. Видно, что человеку душно. Он спрашивает у шофера тряпку, которая лежит под сиденьем, вся пропитанная бензином, и обмахивает ею сапоги. Наклоняться ему трудно. Его мучает одышка. Секретарь райкома вытирает носовым платком шею за воротом косоворотки и проходит в комнату, где сидит председатель.

Председатель тоже полный, только сердце у него здоровое, и это тоже сразу видно. Председатель вызывает бухгалтера: