Звезды зреют на яблонях - [59]

— Здравия желаем, Александра Филипповна! — говорит бухгалтер. — Привел бойца на постой. Человек раненый. Мы всем правленьем за него просим. Квартира у вас большая, хоть танцы танцуй… В зале устроите…

Егор опускается на крыльцо.

— Зачем зала? — растерянно говорит Егор. — Я и в клетушке переночую!

— Не стеснит вас, Александра Филипповна, сами видите, — говорит бухгалтер. — А может, к делу прибьется, починит что… Вас как по батюшке величать? — обращается он к Егору. — Вот и хорошо, будем знакомы.

Бухгалтер уходит.

Егор сидит на крыльце. Солнце уже совсем село. Только над холмами сверкает малиновая полоса.

«Как знамение, — думает Шура, — как раз, где третья бригада».

— Вы мне скажите точно, Егор Тимофеевич, скоро конец войне?

— Теперь уже скоро, — говорит Егор, — это уж точно.

…Спать Егор устроился в саду (что мешать?), а ночью пошел дождь. Он начался с самых верхних веток и стал перебирать их по листикам. Егор проснулся от щебета и удивился: с чего это ночью такой гомон? А это листья щебетали на разные радостные голоса. Только одна яблоня стояла в саду скучная. Егор приметил ее еще с вечера, только не спросил: моль ее, что ли, поела или какая другая болезнь, что она стоит голая? Теперь по ней стекали ровные, как из крана, струи дождя. Во всем садовом шуме Егор сразу признал эту яблоню по ее безрадостному голосу.

«Как немец прошел! — думает Егор. — Такое мертвое дерево».

Будто крепкий кулак стукнул Егора по спине, и по всему саду начали падать яблоки.

«Вот это «титовка», — думает Егор, — она как девка, и румянец такой. А это «кульджинка». Осеннее яблоко. Ему бы еще с месяц повисеть, да с месяц в клетушке вылежаться, вот тогда бы да, вкус! А с ударом уж такое яблоко не лежит, его сразу есть надо!»

Егор не знает: что же ему, в избу идти или здесь мокнуть? А дождь гремит по саду и трясет яблони.

— Ну чего ты шумишь, май тебе, что ли? — говорит ему Егор, лежа в теплой воде и только подставляя дождю спину в промокшей военной рубахе, а лицо пряча под здоровую руку.

…В избе на кровати лежит Шура. Кровать широкая, с периной. В избе пахнет свежей еловой смолой. Это от дождя в бревнах всколыхнулась древесная душа и ходит по жилочкам. Скрипят половицы. Они громко разбухают от дождя. Или это темнота бродит на ощупь по избе, расставила руки и натыкается на все?..

— Не пишешь ты, Антоша, — говорит темноте Шура. — А ты бы взял и черкнул словечко. А в случае чего, тоже пропиши: помер, мол, я, жена, нет меня больше, погиб геройской смертью!

Смерть — этого Шура понять не может. А ну, если позвать по-хорошему, что ж, и тогда не очнется мертвый человек? А ну как пожар в избе?..

За стеной шумно вздыхает корова.

«Вот и сарай нужно новый, и крышу чинить. Ну разве ж это бабье дело — крыша?! — Шура всхлипывает. — Вот уж сколько ден хлеб не пекла. В ларьке берем. А для кого печь?»

Слышно, как корова жует. Она выбирает сено по травинкам и отбрасывает губами ковыль.

Шура прячет голову под одеяло, где стоит теплый сонный дух.

— Так забудешь тебя, какой ты есть, Антон!..

…Егор промок до нитки. Он стоит на крыльце и не решается открыть дверь. Он слышит, как ворочается в темноте Шура. Егор качает головой.

«Бабы — их жалеть нужно! Вот не спится ей, а по такой погоде самый сон!»

Рассвет. Шура никак не может проснуться. Вокруг нее такое глубокое сонное тепло, что с ним не так-то легко расстаться. В сорочке, скомканной у подбородка, скопилось это тепло. Шура закидывает руки на подушку с вышитыми петухами.

Или снился бабе сладкий сон?!

III. Забыть бы ему этого повара!

По дороге идут раненые бойцы. Это товарищи Егора. Они идут посмотреть колхозные посевы. Пора присматриваться к работе, а то вовсе зажиреешь на вольных харчах! Один уже пристроился в помощники к бухгалтеру — это тот, что на костылях, гармонист, а еще двое так ходят. Но сегодня воскресенье, и они отправились вместе.

Они идут мимо кладбища. Оно на холме.

— Хорошенькое местечко, — говорит одноглазый боец. — Для такого дела уж выберут самое хорошенькое местечко. Это уж тебе раз-навсегда! Обмену не подлежит.

— Ясно, не то, что  т а м, — говорит боец на костылях. — Там, где ни упади, — тут тебе и хорошенькое местечко. Хоть в болоте, хоть… — он подмигивает: бывает местность похуже болота. — А по мне так: ежели уж написана тебе на роду смерть, так вперед, давай довоюй, а там на свободе помирай, где желаешь, по своему личному вкусу. Я, к примеру, желаю в Париже. Там, говорят, девчата — огонь. Словом, что надо девчата!

— Этак ты, пожалуй, все города объездишь, а могилку то ли подберешь, то ли нет, — смеется одноглазый. — А смерть как? Жди?

— Не велика цаца, обождет!

Они поднимаются на бугор. Он весь зарос ковылем.

Кресты летят над ковылем как птицы. С кладбищенского бугра виден весь колхоз. Это только так говорится: весь колхоз, а на самом деле видна река с мельницей и сады. А дома? Они спрятались в садах. Даже крыш не видно.

— Приличное местечко! Жаль, одним глазом все село не окинешь!

— Известное дело, война, — говорит Егор. — Не свадьба эта самая война!

Они молчат. Над ними парит орел. Он расправил крылья и как бы играет с ветром. Теплый воздух поднимается снизу, из разогретой долины, и качает орла. Орел парит то выше, то ниже. Он купается в волнах этого теплого воздуха.