Звезды зреют на яблонях - [61]

У Егора нарывает рубец, там, где была ампутация. Чего говорить — здорово больно! Егор хочет пожаловаться бухгалтеру, который пришел его навестить.

— Болит! — Егор говорит так, будто удивлен: скажите пожалуйста, отрезали руку, а плечо болит!

Бухгалтер пришел к Егору в качестве младшего медицинского персонала, как фельдшер пришел. До эвакуации он и правда был фельдшером. Может быть, он еще будет фельдшером, когда его местность освободят от немцев. Или есть другая возможность: когда так разрастется колхоз, что потребуется два фельдшера. Сейчас колхозный фельдшер уехал в Сарканд за медикаментами: за бинтами, за борной кислотой и между прочим за спиритус вини. Это между прочим! И пока что его замещает бухгалтер.

Бухгалтер рассматривает воспалившийся рубец на плече Егора, там, где раньше начиналась рука.

— Где это тебя этак? — говорит бухгалтер. Он всегда так спрашивает, будто от этого что-нибудь зависит. Будто ее можно найти, руку, только бы адресок узнать! Это уж стало его привычкой — так спрашивать. У некоторых просто удивительно как скоро появляется привычка. Будто чирей вскочит! А вот Егор никак не привыкнет. Ему все кажется, что у него полный порядок, обе руки на месте, особенно во сне. Он даже шевелит во сне пальцами этой руки. Его мучает боль в пальцах, или, вернее, боль в воздухе, потому что там, где были пальцы, сейчас чистый горный воздух. Егор хочет пожаловаться бухгалтеру, но стесняется: неловко как-то.

— Боль — это ладно! Это стерпим! А вот работать левой рукой, ну, скажем, если что топориком обтесать…

Егор всякий раз хочет протянуть за топором правую руку. А где ее взять — правую? Он так сильно об этом думает, что даже рубец у него нарвал. Вот до чего доводят человека мысли!

Бухгалтер садится рядом с Егором на камень, где стирают белье. Он скручивает Егору цигарку — на, лизни! — а заклеивает уже сам.

— Ну-ну, так как же это тебя?

— А так, — говорит Егор. — Поймал меня немец. Им кто-то сказал, что я токарь, так они решили меня как мастера изувечить. Только у них ошибка произошла, — вдруг радуется Егор.

— Какая ж такая именно? — интересуется бухгалтер.

— Да я ж вовсе не токарь! Бондарь я! А они бондаря с токарем спутали. Немцы! А?! Спутали!

— Бондарь? — удивляется бухгалтер.

— Вот то-то и дело. Бондарь я и есть! — смеется Егор. — А им бондари в это время во как были нужны.

— Ну и ну! — бухгалтер тоже смеется. — Действительно! Немчура! Обманул! Обманул ты их, так-то твою перечницу!

— Только для бондаря это тоже дело дрянь! Тоже требуется две руки! — огорчается Егор.

— Ничего, — говорит бухгалтер, — и с одной найдешь свой профиль.

— Ясно, найду, — говорит Егор. — Вот малость привыкну к одноручью и найду. А пока что, без привычки, топор и тот не ухватишь. — Егор стеснительно улыбается. Он отводит в сторону глаза, будто виноват.

— Ничего, привыкнешь! — говорит бухгалтер.

— Вот, к примеру, колесо, — говорит Егор. — Как его согнешь? Ну, размочил дерево, распарил вроде в бане, к примеру, осину. Очень даже осина идет на колесо. А теперь давай гни. А как гнуть?.. Колеса имеются в колхозе? — интересуется он. — А то бывают нужны колеса!

— Ничего, пока есть, — успокаивает бухгалтер. — Есть пока!

— Эх! — говорит Егор. — Срубишь осинку, выберешь, чтобы пряменькая, подросточек такой, листочки так и вертятся, сучков-суставчиков нет. Срубил ее…

— Да, — тянет бухгалтер, — дерево! — Он хочет показать Егору свое сочувствие. — Дерево!

— Дерево! — соглашается Егор. — Красота — дерево! Живет!

— А в отношении заболевания, — говорит бухгалтер, — нужно примочки класть.

— А я подорожник прикладываю, — говорит Егор. — Это уж самое разлюбезное дело — подорожник. Это уж известно!

V. Только над Шурой он не хозяин!

Шура лепит на зиму кизяк. Он из коровьего навоза. Это самое жаркое топливо. Только нужно навоз хорошенько слепить в кирпичи, а потом высушить их как следует. Какую траву ест корова — от этого тоже многое зависит. Но это уж дело пастуха — правильно выбрать пастбище.

Шура лепит кизяк. Она собирает его в большой таз. В хлеву пахнет прелой соломой. Это запах коровьего уюта. В углу на паутине паук. У него тельце как горошина, а вокруг ноги. Он весь из одних ног. Из щелей на паутину падает солнечный луч. Она как шелковая радуга, только другой формы. Руки у Шуры по самые локти зеленые от навоза. Ничего, можно вымыть. Нужно только потереть их землей или, еще лучше, песком, и отмоются. Когда Шура наклоняется, на грудь падает коса. Она старается откинуть косу плечом. Это не удается.

— Егор Тимофеевич! — кричит Шура. — Косу подколите, мешается!

Егор входит в хлев. Корова стоит спокойно. Она уже привыкла к Егору.

— Умница! — говорит ей Егор. — Скоро сарай тебе починим. К зиме как раз будет. Оно бы раньше нужно… — он подсчитывает, когда корова отелится.

Пальцы у Егора не гнутся. Коса выскальзывает из руки. Она как живая, эта коса! Егор видит нежные Шурины плечи. Ее холщовая рубашка стала влажной от пота и прилипла к спине. Она стала почти прозрачной — батист!

Егор никак не может справиться с Шуриной косой.

— Я лучше косынку принесу, — смущенно говорит Егор.

Полкан тоже привык к Егору. Он уже не лает, он только всевидящим оком цепного пса следит за Егором, когда тот идет по двору. Даже голову не поворачивает!