Звезды зреют на яблонях - [36]
Шагнур взволнован, ему кажется, что я не смогу понять ту радость исследования, которую испытывает он.
— Может быть, я сумею написать книгу о Чобоняне, — говорит Шагнур. — Это потребует много работы, счастливой работы. Раньше я не смог бы об этом даже мечтать! Это будет книга о большом, умном человеке и о нашем сложном времени.
Луиза Папатанасиу зашла ко мне сама. Она пополнела, стала солиднее. Годы идут… Луиза работает в парикмахерской, ее дочь Мери учится в восьмом классе, ей четырнадцать лет. Младшая сестра работает на кондитерской фабрике, вышла замуж, родила двух ребят…
— А вы сами, Луиза?
Несколько мгновений она молчит.
— Тут был один турист из Афин, — негромко и очень спокойно говорит Луиза. — Он сообщил, что мой муж расстрелян. Но я не верю, не хочу верить…
В ТУРКМЕНИИ
На древней земле Египта и на земле Ливана я не раз вспоминала о тебе, милая моей душе Туркмения! В Марокко, в предгорьях Среднего Атласа, где округлые холмы покрыты оливковыми рощами еще римских закладок, я тоже вспоминала о тебе.
Кажется, ничто в трепете узкой серебристой листвы олив или в пористой, пружинящей коре пробковых дубов не могло бы напомнить голые горы Копет-Дага и… напоминало.
В Тунисе я вспоминала о ней и на виноградниках Алжира, где и впрямь было что-то очень схожее и в самих виноградных лозах, и в том, как женщины пересмеиваются и переглядываются у колодца, и еще в чем-то, пожалуй, в браслетах на узких смуглых запястьях…
Туркмения — она всегда со мной, в моих мыслях, и как бы от нее расходятся все мои дороги.
Должно быть, так бывает всегда, если ты полюбила страну в юности, когда у тебя все еще ладилось, и тебя еще могли принять в любой институт, даже в школу циркового искусства могли принять, и у тебя еще были живы родители, и ты еще их не оплакивала, и ни в чем не раскаивалась, и твои друзья тоже все были живы, и у тебя еще не было ни одной настоящей беды, и приступы стенокардии с тобой тоже еще не случались…
…Дорога поднималась в горы, почти лишенные растительности. Автобус обдавало пылью. Она клубами влетала в окно. Одежда, брови, ресницы пассажиров — все принимало серый цвет.
Это был утомительный и неинтересный путь. Картина гор почти ни в чем не отличалась от того, что осталось внизу: те же тона желтого, та же пустынность. Только однажды пейзаж изменился, вернее, вся его пустынность, безводность сгустились до того крайнего предела, когда все вокруг как бы перекочевало по ту сторону реального.
Горы превратились в невысокие правильные пирамиды, расставленные на плоскости в шахматном порядке. Некоторые были такого странного зеленоватого цвета, что казалось, и днем они излучают фосфорное сияние. Другие отливали бледной голубизной. От их правильно усеченных вершин к столь же правильно очерченным подножиям стекали полосы, напоминающие ржавчину. Тут был как бы сам принцип безводья, его идея. Позднее я узнала, что этот мрачный ландшафт все же имеет название: верхнеакчагильские глины… Но вот дорога сделала петлю, горы расступились, и открылась долина Сумбара.
Уже издали можно различить зеленые пятна садов. Но глаз еще боится радоваться. Другим стал воздух. Какое-то новое качество появилось у жары…
Автобус остановился у домика милиции, где шел ремонт. Двери, стены, подоконники — все становилось небесно-голубым.
Нужно миновать контору связи, пройти мимо домика, из которого доносится гомон ребячьих голосов и на глинобитном заборе мелом выведена надпись:
«Ясли».
Нужно обогнуть сквер, где каждое дерево так обросло пылью, что листья кажутся вырезанными из войлока, перейти арык по шаткому деревянному настилу — и вы вступите в сад.
Трудно описать чувство, охватывающее человека, впервые попавшего сюда.
Удивление? Восторг?
Зеленая, золотая густота сада, полная птичьих голосов, окружает вас. На дорожках трепещут крылатые тени листьев. Трава, кругом трава. Бело-розовые цветы австралийской акации выбрасывают длинные алые тычинки, широкие листья платана тихонько покачиваются под ветром. Цветет полутораметровый кактус. Там, за забором, пыльная дорога, а здесь мир зеленой прохладной тайны…
Но все, что касается тайны, — плод воображения! Сад принадлежит опытной станции Всесоюзного института растениеводства. Он стремится выйти за ограду, подняться по ущельям, спуститься на глинистые желтые такыры — в этом цель его существования. Он отдает совхозам, плодовым питомникам то, что есть у него самого лучшего. Ежегодно уходит отсюда 40—50 тысяч саженцев, из них поднимутся сады. Три тысячи сортов и видов плодовых и декоративных растений изучены здесь. Их наблюдали, описывали. Отбирали лучшие, чтобы передать в производство каждому району свои, наиболее подходящие именно для него.
…Директор станции Ольга Фоминична Мизгирева была занята, и мне предложили подождать в библиотеке. Это оказалась просторная комната со множеством книжных шкафов и окнами, выходящими в зеленую тень листвы.
Это не была обычная библиотека. Здесь в коллекционных книгах, аккуратно уложенных на книжные полки, записаны кусты, деревья, цветы — все, что подвергалось наблюдениям, изучалось, становилось источником опыта. В альбомах — цветные зарисовки плодов, тех, что привезены издалека, и местных, более выносливых, более упорных, но уступающих первым во вкусе и красоте. Над исправлением этих недостатков работает станция. В библиотеке, за длинным столом, собираются совещания, ведутся научные споры, и здесь же по ночам молодые сотрудники станции готовят свои диссертации.
