Звезды зреют на яблонях - [35]

Движения Луизы быстры и выразительны. Ее воспоминаниям недостаточно одних только слов, им нужны жесты.

Я спрашиваю Луизу, давно ли она замужем?

Оказывается, недавно.

Любит ли она мужа?

— Да, очень, очень! — эти слова подтверждаются сиянием глаз, улыбкой.

— Арев, спросите у нее, как она могла оставить любимого человека, расстаться с ним.

Я рассчитываю, что ответ Луизы откроет мне то, к чему я еще не прикасалась, — глубокие душевные чувства. Я еще не знаю, каковы они.

Арев колеблется. Она не решается задать этот вопрос прямо. Он кажется ей слишком личным. Несколько минут она обдумывает его редакцию.

Ответ Луизы так прост, что мне становится стыдно моей маленькой хитрости.

— Вы знаете, что она говорит? — спрашивает Арев. — Она говорит, что ей нужно было спасти дочь, у нее маленькая девочка, тогда ей не было года. Все знали, что ее муж коммунист, он постоянно был в горах, и его искали. Их бы не оставили в покое. Партия решила, чтобы Луиза уехала в Советскую Армению. Перед отходом каравана муж пришел на десять минут. Только десять минут они могли видеться. Это было опасно… Луиза говорит, что очень скучает без мужа, но теперь уже недолго. Скоро вся Греция будет демократической. И тогда они встретятся.

— Мой муж грек, — говорит Луиза, — но когда я ему расскажу об Армении, он согласится приехать!

Арев порывисто наклоняется и обнимает Луизу.

— Я верю, что ты с ним скоро встретишься, — горячо говорит Арев, — я желаю тебе скоро с ним встретиться!

Принято говорить, что очерк тяготеет к рассказу, что хороший очерк — это уже рассказ, а плохой рассказ — это очерк. Я думаю по-другому, и, если уж так непременно нужно найти смежный очерку жанр, мне думается, уместнее будет назвать роман.

И очерк и роман стараются найти то место, которое занимают его герои в окружающем мире, отыскать связи с окружающими событиями. Рассказу это не обязательно. Очерк так же, как и роман, хочет проследить судьбу своего героя.

Именно эта специфика очерка и заставила меня снова приехать в Армению.

Что стало с моими героями?

По правде говоря, вначале мне показалось, что я ошиблась. О чем тут писать? Люди, которые жили в Греции, живут у нас. Их жизнь ничем не отличается от жизни соседей, которые никогда не бывали в Греции. У них теперь самая обыкновенная судьба советского человека. Может быть, уехать? Заняться другим?

В Обществе советско-греческой дружбы мне дали проглядеть обзор последних греческих газет.

…Целая серия визитов в Грецию дипломатов США. Обсуждается вопрос об оснащении греческих вооруженных сил новым, более современным оружием. Обсуждается вопрос участия Греции в ядерных силах НАТО. Обсуждается роль Греции в плане размещения подводных лодок с ракетами «Полярис». Руководство НАТО решает предоставить Греции военные самолеты.

И сообщения другого рода.

Над Пиреем реет черный флаг. В ответ на репрессии семьсот портовых рабочих объявили шестидневную голодовку.

…Нет, уезжать не следует…

Мне хочется здесь дать краткие сведения о том, как живут у нас, на своей родине, герои этого очерка, те, с которыми мне удалось встретиться.

Самая обыкновенная судьба советского человека…

Капитанесса Махи — Нарсине Никогосян — работает в Доме пионеров. Это просторное новое здание на Московской улице, — улица тоже новая, как и многие улицы Еревана. Город все время расширяется, поднимается к холмам…

В Доме пионеров Нарсине шьет. Она кроит платья с японскими рукавами, платья вовсе без рукавов, в которых руки обнажены до плеча… В Ереванском Доме пионеров есть театральный кружок, и Нарсине шьет для его участников.

Мать Нарсине получает пенсию. В Греции она работала на шелкомотальной фабрике, и этот стаж учтен.

Саркис Гюденян, который нарезал клише «Коккинья» (люди с винтовками, знамена) и был сослан за это в английский концлагерь эль-Даба в Северной Африке, сейчас работает в типографии армянской Академии наук. Он заведует цинкографией. Его младшей дочери пятнадцать лет, она учится в восьмом классе, старшая вышла замуж. Саркис Гюденян живет хорошо, он построил себе небольшой домик в Арабкире и купил машину.

Степана Казанчана в Ереване я не застала, он получил от завода путевку в Кировоканский санаторий и уехал отдыхать. В горы.

К писателю Шагнуру я зашла на работу. Он работает в Литературном архиве на одной из главных улиц Еревана. Архив помещается на первом этаже музея, где собрана живопись Армении.

Шагнур Шагрикян стоял за столом, где были аккуратно разложены папки. На нем был синий халат — спецовка работников архива. Меня поразило его лицо — это было лицо счастливого человека.

— Вот письмо Малярме, вот — Верхарна, — сказал Шагнур после того, как мы обменялись приветствиями.

Перед ним лежали два уже пожелтевших письма, написанных по-французски, очень мелким почерком. Он протянул мне лупу и, немного подождав, пояснил:

— Сейчас я разбираю переписку замечательного армянского писателя и публициста Аршака Чобоняна. Он умер восьмидесяти двух лет в Париже. Попал под машину. Понимаете, Чобонян переписывался с самыми замечательными людьми своего времени. Родственники прислали эту переписку к нам, в Армению. Эти письма я сейчас изучаю.