Золотые купола - [71]

В этот день дрова колоть ему не пришлось, ровно как и в несколько последующих. Только он собирался пойти опять на улицу, как собаки во дворе залаяли, почуяв чужого, следом за ними и звонок залился трелью. Дочь прильнула к окну.

– Кого там нелёгкая принесла? – спрашивал он её.

Она с трудом всматривалась сквозь запотевшее стекло, пытаясь разглядеть гостя.

– «Чёртик» приехал! – наконец сказала она.

– Дядька! – обрадовано воскликнул Виталий.

В малом возрасте дочки Виталия звали его «Чёртиком» за смуглое лицо и худобу. Вадим Сергеевич, как его теперь звали, тоже не настоящее его имя. Татарин по национальности, он с рождения имел совсем другое имя, но оно было столь трудно произносимым, что редко кто сейчас, кроме его самого, это имя и помнил уже.

Двор был не заперт, и поэтому гость не стал утруждать себя ожиданием, когда кто-то его встретит. Через минуту он уже стоял в дверях, гордо выпятив колесом худую грудь. Посему было видно, что с утра он осчастливил себя стопкой водки, и теперь всё это его счастье веселилось на лице вдоль и поперёк. Это был старый шахтёр-проходчик. Оттого и был в большей степени рад Виталий встрече.

– Наливай, а то уйду! – весь светился старый шахтёр.

– Проходи, проходи давай! – поторапливал его Виталий.

Дядька был уже на пенсии. Порода – загулял, гармонь порвал. Так же работа. Зубилом и молотком часы ручные ремонтирует. Проживал в другом шахтёрском посёлке километрах в восьми, такие посёлки располагались подле каждой шахты и соединялись между собой большим крюком через город. Иной раз потребуется полдня, чтоб попасть из одного в другой. Потому и встречи их были не часты.

– На шахтёра не кричи, мал ещё! – самодовольный, делал он замечание племяннику.

– Давай, давай, – торопил его Виталий, – мух напустишь.

Из кармана старика торчала початая бутылка водки, заткнутая скрученной в пробку газетой. Заметив её, Ксюха выпалила:

– Опять на несколько дней.

– Поворчи ещё на отца! – прикрикнул на неё Виталий. – Учить будешь Челентану свою. Залезь-ка в погреб картошки с грибами достань, да на стол поставь.

Дочь спустилась в погреб за провиантом. Виталий склонился над дырой в полу и, указывая пальцем, приказал:

– Бутылочку прихвати, – и хихикнул.

Бутылочкой оказалась трёхлитровая банка первача.

– На работу завтра опять не выйдешь, – водружая её во главу стола, говорила дочь.

– Как не пойду, обязательно надо идти, – уверял Виталий, впрочем, и сам в это безоговорочно веря. – Деньги сами домой ещё не имеют свойство приходить. Зря, конечно, – смеялся он.

– Ага, когда такое было! Пока банку не осушишь, не успокоишься.

– Что такое эта баночка для шахтёра, всё одно, что понюхать, и не проберёт… правда, дядька?! – воскликнул Виталий.

– Не хватит, в магазин сходим, – вторил ему старый шахтёр.

Старик с утра поддал на радостях и по случаю. Путёвку ему в санаторий дали от рудоуправления. В тубдиспансере он на учёте стоит, вот и выделили.

– Поеду лечиться! – хвастал он. – Только за дорогу заплачу, а путёвка бесплатно.

Виталий другое знал. Путёвка, которую дядьке дали – горящая. Горит оттого, что аврал на шахте. Управление молодых не спешит отправлять. Каждый, кто работать может, в надобности. Отправь – кто руду добывать будет. Молодёжь не очень под землю торопиться. Рук не хватает. Вот и выискивают ещё живых пенсионеров. А на него попали только потому, что фамилия его на А начинается и в списке первая. И в отчётах отчитаться тоже не лишнее – забота о пенсионерах.

– Вернёшься, как новенький, – поддерживал его Виталий.

– Помнят! – гордо выпячивал вперёд грудь старый шахтёр. – Заботятся, не забывают, – не в первый раз с самодовольством повторял он.

От картошки на столе струился пар, высоко, под самый потолок, стояли солёные грузди, свежие огурцы и колбаса. Отец пьяный обязательно поучать начнёт. Чтоб не слушать его, Ксения ушла в огород…

…Он проснулся оттого, что кто-то шлёпал его по лицу. Маленькая Вика сидела на груди и пыталась разбудить. В конце концов, это у неё получилось. Он открыл глаза и долго не шевелился. Разглядывая потолок, он с превеликим трудом силился понять – где он. Не мог вспомнить вчерашний день. Обрывками что-то всплывало; дочь, дядька, Челентано; вспомнил – плясал во дворе, какие-то фильдеперсы выдавал ногами на гора. Это помнит. Дальше… дальше провалы, день как корова языком слизала. «Так пить нельзя», – думал он. Теперь он ненавидел себя, клял хуже Гитлера. Расстрелял бы сам себя! За окном уже стоял день. Сообразив, он в миг снял с себя внучку и вскочил с кровати:

– Ё-моё! – воскликнул он.

В комнату вбежала испуганная дочь.

– Да что ж ты так пугаешь-то! – держала она ладонь на груди.

– Мне же на работу. – Искал он, и не помнил, где снял брюки.

– И вчера надо было, – ошарашила его дочь.

– Как?!! – опустил он руки. – Прогулял…

– И позавчера, и позапозавчера нужно было, – не унималась она.

– Ой-ё-ё! – провопил он. – Сколько?

Виновато смотрел он на дочь.

– Неделя уж.

– Ой-ё-ё! – взялся он за голову и осел на диван. – Это ж всё… с работы враз погонят, уж не простят!

– Может, выгонят, а, может, и не выгонят.

Последние свои слова дочь произнесла с какой-то хитрецой. Это не ускользнуло от больного растревоженного внимания Виталия.