Золотые купола - [73]

* * *

…«Помнят! – Поезд продолжал мчаться по просторам, отстукивая километры. – Заботятся о стариках! Не забывают! Дай Бог им здоровья!» – раз от раза повторял про себя старый шахтёр, почёсывая на радостях затылок.

Сельский доктор

Сей россейский гражданин страшно-располагающей наружности был квадратного вида. Развалив плечи на 60-й размер, при своем росте в метр семьдесят расправлял их назад так, что живот его выпирал вперед на добрый локоть. Ноги он имел похожие на два столба – короткие и крепкие. Ходил носками внутрь и передвигался с такой скоростью, что редкий человек смог бы за ним угнаться. Сверху на его мощную шею был низко, венцом насажен шар головы, покрытый короткой стрижкой, напоминающей щетку, подобно той, что чешут шерсть при линьке собак. Этот ворсистый шар превращался в голову благодаря пришлепнутому к нему добродушному лицу, глядя в которое никогда не подумается, что вот этот вот милый человек сделает кому-то худо – открытая благая улыбка, растущая из лица, была привычным делом. Уши по бокам были воткнуты круглыми монетками, точно застрявшими в монетоприемнике. Подбородок редкий день не покрывала трехдневная, с сединой щетина, на манер шведской моды, а по-нашему так ужасно похожую на свиную щетину в шмате сала, что на столе ленивого хозяина встречается. Бывает, он потрет этот свой небритый подбородок, подумывая о чем-то вдруг взбредшем на ум, и отметит привычно так для себя: «Так ведь на все это Божья воля…» И тогда в глаза бросаются круглые ногти, отличающиеся светлостью на коричневых от загара руках.

Мужикам он был по нраву. Они находили в нем широкого собеседника и всегда были рады обществу с ним. Зачастую через них он становился не чужим и в их домах. Бабы, встретив своим практическим складом мышления по одежке, принимали его по уму и еще – корысти ради, потому как обстоятельства сближали его с женской частью аж до приличной «интимной» близости (!) – он был доктор, сельский фельдшер. По долгу службы лечил все болезни и знал о многих такие подробности, которые может знать только муж или, может, еще только подружка, самая что ни на есть ближайшая. В эту-то треугольную группировку вокруг, можно сказать, каждой женской единицы, проживающей в этом населенном пункте, затерявшемся в уральской глубинке, он втискивался четвертым, правда, конечно же, справедливости ради нужно отметить, что это все – исключительно по долгу службы. Раз уж перед ним раскрывались подобные тайны, то что другие? – Тьфу, да и только! В рамках присущей ей приличности каждая могла говорить с ним о чем угодно. Как с подружкой. Тогда как мужики в то время были спокойны и занимались своими делами, нисколько не беспокоясь, что их благоверная позарится на это добро под боком. Имея на себе столь невзрачную, не блистающую очарованием внешность, следовательно, для бабских бесстыдных, тлетворных помыслов он был совершенно неинтересен. В их неприличных фантазиях, рождающихся время от времени в бессонные, мартовские ночи, когда весна-блудница так беспардонно влияет на умы, до безумия будоража плоть всего живого, наделенного матушкой природой естественной потребностью в противоположном поле, в самую такую ночь «как их благоверный, в усмерть уставший за день нести в дом добро и благополучие, спит, их мысли эгоистично взметались ввысь и блуждали там по заоблачным далям аж до самого рассвета. И там, на седьмом небе безудержной, некрасивой фантазии на поверхность булькающей, улюлюкающей, восторженной, возбужденной серой жидкости всплывает какой-нибудь Радж Капур, Ален Делон, Муслим Магомаев или, на худой конец, сын председателя колхоза – пользы ради или, в таком ряде, лучше уж и сам председатель. А он – почему-то нет. Хотя тоже был человек хороший. Все его донжуанские похождения заканчивались одинаково – ничем. И проходили вот как, например: однажды встреча с Клавкой, повстречавшейся как-то ему на пути. Нет мужика в деревне, кому бы она не вскружила голову. Вскружит, положит в свою конфетницу, а как захочет, достанет и съест. Сегодня эту начинку, завтра – другую. И огонь, и вольный ветер в голове.

– Привет, Клавдия! – поздоровался он.

А она, как обычно не здороваясь:

– Ты опять куда-то со своим чемоданчиком намылился, – всколыхнула студнем и без того манящие формы под широким халатиком, что по обыкновению всегда был на ней. Ее плодово-яблочное лицо смотрело на него широко раскрытыми ядреными глазами. – Что пропеллер по деревне носишься, мигалку еще на лоб нахлобучь! – заразительно смеялась она.

– Что поделаешь, – состроил он все своё добродушие, как на параде, сквозь которое из-за угла пялил алчный взгляд на ее животрепещущее пламенем тело, – а ты все мужикам кровь кипятишь.

– На то они и понатыканы кругом да рядышком, чтобы кипятить их, – говорила она и, склонившись ближе к его уху, чуть тише, лукаво, толкнув локтем в бок: – Только твоя что-то, как антифриз в радиаторе.

– Да иди ты! – отмахнулся он.

– А ты пригласи на чашечку чаю да стопку водки, там вместе и сходим! – звонко рассмеялась она.

Он потер подбородок.

– Хм! – хмыкнул он и на ум пришло: «Ведь не придет!» – а вслух: – Заходи, время будет! – А про себя снова отметил: «Авось!»