Золотые купола - [69]

– Как звать тебя? – протянул я ему.

– Серёга, – ответил он и отмахнулся: – Не куру, откурил я своё.

– Бросил что ли?

– Что-то вроде этого, – кивнул он, после чего поднялся и направился в лес. – Поосторожней будь, – попросил он напоследок, удаляясь.

– Серега! – окликнул я его.

– Ну? – задержался он.

– Спасибо тебе! Даст Бог, свидимся ещё.

– Когда-нибудь и свидимся! – махнул он рукой даже не повернувшись, и скрылся из виду, как словно и не было вовсе, как словно растворился он в темноте.

К утру я был в расположении своей части. После официального доклада комбат задержал меня ещё на секунду, подошёл и, крепко сжав мою руку, произнес:

– Тот, первый, не вернулся.

Несколькими днями позднее это гнёздышко скопления гитлеровцев разбомбила наша авиация. А ещё позднее за своё ползанье по болоту я получил орден.

На этом, наверное, можно было бы и закончить свой рассказ и поставить под ним жирную точку. Геройство моё рассказано. Вот, только один эпизод того времени не даёт мне сделать это именно сейчас. На язык просится ещё некоторое количество слов.

Нашим сокрушительным ударом немец был отброшен далеко назад, а мы преследовали, наступая ему на пятки. Как псина подзаборная бежал он, поджав хвост, и бросал испуганные оглядки взад: как бы наша оглобля не пришибла его ещё раз по хребту. В преследовании путь наш пролегал через ту же деревеньку, на окраине которой вашему покорному слуге в уже известных событиях пришлось просидеть целый день на дереве. Колонна проходила скорым маршем, но в одном месте шаг неожиданно замедлился, и на какое-то время наступило затишье. Бойцы почтенно обнажили головы и молча шли, обратив взгляды на небольшой, наспех сооруженный памятник. Они отдавали эту последнюю дань солдату, нашедшему здесь своё последнее пристанище. Это ему мы были обязаны вот этим своим наступлением. Это он задержал вражеский удар, к которому мы были так не готовы, оставив танки противника без бензина. Бойцы отдавали ему скорую молчаливую дань. Как же, ведь живут они и идут сейчас мимо него для того, чтобы дальше гнать фрица обратно в его волчье логово, стереть его совершенно с земли русской. Все это – только потому, что у него хватило духа умереть ради них. Какое-то непонятное чувство оттолкнуло меня от колонны, и я подошел к могиле. С прикрепленной к памятнику фотографии в рамочке, из-под стекла, на меня смотрела «ошибка природы»: то же острое лицо, те же оттопыренные уши, та же самая улыбка… мне она была понятней, чем другим – «Живи, братуха!». А в ушах стоял шёпот: «Жив, чертяга?». Это был он, Серега, мой ночной спаситель. Два раза так ошибиться не может даже природа.

– Он шёл на сутки раньше тебя, – за спиной стоял комбат, – подошёл слишком близко, пробрался прямо к топливному складу. А вот обратно выйти не смог… – горечь мешала ему говорить, – вместе с собой и взорвал.

Если сказать, что в этот момент на моей голове зашевелились волосы, то, пожалуй, может сложиться впечатление, что я порядком преувеличиваю. И в то же время даже это высказывание не дает полного представления о моем тогдашнем состоянии, хотя, впрочем, было оно очень даже недалеким от истины. Нет, это был не испуг и даже не удивление. До меня дошло осознание духа русского…? Ведь невозможно! С топором да на танки?!! И победили! Только дух, нечеловеческий или, может, наоборот – именно человеческий… Где уж нам тут разобраться. Как же после этого не верить в победу, если у простого солдата не только хватило духу умереть, но и подняться из могилы призраком, чтобы доделать то, зачем шёл, чтобы мы смогли вот так, как псину поганую, гнать фашиста с земли нашей. Я стал перед могилой, и он улыбался мне загадочно. Это наступление, и то, как оно оказалось возможным – наша с ним тайна… И орден на моей груди – тому подтверждение. Только один я знаю: на двоих он нам дан.

Родники

Солнце уже касалось верхушек деревьев, когда Виталий шёл домой после утренней смены. Горизонт к погоде полыхал алым знаменем. «Лето удалось нынче, – думалось ему. – И сено есть, и картошка, ягоды в лесу, грибы вон пошли…» Давно такого лета не бывало. Два часа назад клеть подняла его из забоя наверх, посидел при душевой в парной, как следует отпарил тело от подземелья и, истомлённый, теперь по пути домой наблюдал природу. Сызмальства, он вокруг неё. Город – что? Коробки, коробки, коробки… Цветы на балконе – и те слоем пыли за день покрываются. Тут – нет, вон какие пестики-тычинки! Дождями с росой моются. Каждый своим раскрасом завлекает, заговорить пытаются, да рта не имеют. Молча просят, качаются, кокетничают – порадуйся, мол, за нас. Не хочешь, а заговоришь с ними. Обязательно при хорошем настроении поговоришь про себя… Они понимают… В ответ ноздри на радостях до чиха ароматами защекочут.

Жёлтыми пальцами достал он из пачки сигарету. Размял, прикурил и пустил за собой облако сизого дыма. Виталий на шахте числился старшим взрывником. Потому и работу свою знал до самых малых мелочей, как оно и полагается старшему. По необходимости мог подменить заболевшего, или в отгул кто отпроситься, а то и загуляет кто. Тоже не редкое занятие в шахтёрском деле… Сам иногда этим делом грешит. Все люди. Ещё Демидову в укор ставили, что трезвости учил. «Отсутствие кабаков – казне убыток», – говорили министры, царю докладывали. Потом не раз с этим боролись, да куда там! Труднолечимая то болезнь. Из века в век шлейфом тянется за рабочим людом. Работка не из лёгких. Душа отдушину просит. Посиди в сотнях метров под землёй, подыши-ка сыростью да селитрой. Пальцы вон, и не отмываются от неё вовсе. Сегодня много её по своим рукам пропустил. Массовый взрыв на завтра в графике, а помощник где-то не вышел. Вот и подменил. Ярко жёлтые. Три не три – въелась.