Золотые эполеты - [15]

— Куда ты вырядился с самого утра? — спросил он с удивлением.

— Вставай, лежебока! Поскорее одевай мундир. И по всей форме… Живей! Понял?!

Пьер привык так во всем повиноваться приятелю, что мгновенно поднялся с постели и с помощью расторопного камердинера стал торопливо одеваться. Облачившись в мундир, он снова спросил Проханова.

— Скажи, ради бога, куда мы так рано попремся?

— Недалеко. В апартаменты твоей мамаши.

— Ты шутишь, Ромул? Зачем к моей маман?

— На утренний кофе.

— Ну что ты затеял? Скажи, если это не тайна?

— Милый, Пьер. У меня от тебя нет тайн.

Важно покрутил черный, блестящий от фиксатуара ус поручик. — Затея моя весьма проста. Настал час штурма крепости, час моей мести. Твоя маман, как я узнал, всегда пьет кофе со своей пассией — Богданой. Единственная возможность побывать в ее обществе — попить кофе у твоей маман.

— Далась тебе эта Богдана…

— Просто хочу произвести на нее хорошее впечатление, чтобы она не думала, что я плохо воспитан.

— А что значат твои слова о мести и о штурме, Ромул? Проханов рассмеялся.

— Это лишь шутка, Пьер. Просто шутка. Я давно забыл про глупый инцидент с женихом этой девицы.

— Смотри, Ромул, чтобы нам не впутаться в новую неприятность.

— Успокойся. И веди меня к твоей маман, а то мы, черт возьми, опоздаем на кофе.

— Хорошо, я верю тебе, Ромул. — Звякнул шпорами Пьер.

Утренний кофе

Ранним утром Наталья Александровна всегда пила кофе с лимоном. Это происходило в небольшом зале. Обычно она пила кофе вдвоем с мужем. А в его отсутствие с Еленой, матерью Кондрата. В последнее время с утра ее постоянной гостьей стала и Богдана. С ней хозяйка усадьбы вела долгие доверительные беседы.

Залец примыкал к спальне и будуару Натальи Александровны. Здесь не было громоздкой мебели, все было красиво и уютно: красивые картины, изображающие лесные пейзажи, белые, с бархатными сиденьями, удобные кресла, окружавшие в центре зала такой же белый изящный столик, на котором ставили кофейный сервиз.

Когда оба приятеля вошли в комнату, в фарфоровых чашечках уже дымился кофе. Наталья Александровна с Богданой сидели в белых утренних платьях. Для них визит офицеров явился полной неожиданностью. Богдана поднялась было с кресла и хотела юркнуть из комнаты. Но хозяйка взяла ее за руку, удержала и заставила снова сесть:

— Привыкай, милочка, к нежданным гостям, — спокойным голосом, с улыбкой сказала Наталья Александровна и, отвечая на приветствие вошедших, спросила: — Чем я обязана столь раннему визиту?

— Видите ли, маман, мой друг Роман Сидорович давно упрекал меня в недостаточном внимании к вам и советовал нанести визит вместе с ним, — смущенно промямлил Пьер.

— Что ж! Желание похвальное. Прошу садиться, раз уж пришли, и откушать с нами, — кивнула хозяйка гостям, приглашая их взглядом к столу.

— Маман, мы к вам запросто, по-домашнему, — продолжал смущенно лепетать Пьер.

К нему на помощь пришел Ромул.

— Я полон глубокого уважения к вам, Наталья Александровна, и должен подтвердить все, что говорит Пьер. Мне было крайне неловко, что мое пребывание в усадьбе, как мне кажется, причинило вам немало хлопот и, возможно, даже тревог. Но мне хочется заверить вас, что их более не будет. Я очень люблю вашего сына и такое же чувство испытываю ко всем и всему, что связано с ним и, конечно, с вами.

Во время этой трогательной тирады Проханов не сводил глаз с хозяйки дома и Богданы. Молодая женщина, когда он вошел, сразу оробела. Если бы не желание Натальи Александровны, чтобы она присутствовала здесь, Богдана давно бы уже убежала в свою комнату. Теперь она сидела взволнованная и смущенная, не смея взглянуть на визитеров.

А Проханов чутьем испытанного волокиты, знатока женской психологии успел верно оценить обстановку. По лицу Натальи Александровны он понял, что на нее его трогательные фразы не произвели ожидаемого впечатления, что эта умная женщина осталась равнодушной к его словам. Значит, нужно произвести впечатление на ту, ради которой затеян был этот визит. Но она-то по-прежнему сидела, не поднимая глаз, ни разу даже не взглянув на него. «Ничего, милая моя, — решил он, — я заставлю тебя посмотреть на меня, полюбоваться мной и даже поговорить». И он смело обратился к молодой женщине.

— Мне более всего пренеприятно, что я по досадному недоразумению чуть не обидел присутствующую здесь мадемуазель Богдану. Я полон, пусть запоздалого, но искреннего раскаяния, самого что ни на есть чистосердечного. Мадемуазель, прошу простить меня. Да, да! Поручик гусарского лейб-гвардейского полка ее императорского величества Роман Проханов нижайше просит у вас прощения!

Воскликнув это, он, словно сдутый могучим ветром, поднялся стремительно со своего кресла и бросился, звеня шпорами, на колени перед Богданой. Схватил ее руку, притянул к своим губам, а затем впился взором в ее голубые глаза. Он рассчитывал увидеть в них, если не восхищение, то какую-то долю симпатии. Но, увы! Взгляд Богданы выражал только испуг. В нем не было даже сочувствия преклонившему перед ней колена человеку. Богдана вырвала свою руку, к которой он еще раз пытался прикоснуться губами. Вырвала резко, словно испугалась, что он опять замарает ее своим поцелуем. Затем испуг в ее взгляде сменился не то раздражением, не то отвращением. Это прозвучало в ее гневном восклицании: