Золотое дно. Книга 2 - [30]

Валеваха кивнул на жену:

— А она, знаешь, какой была? — Он достал фотографии. — Во, смотри! Смотри! Это она! Тростинка?!

Галя увидела на деревянной опалубке носилки (носилками, что ли, бетон в Светограде таскали?..) тоненькую чернобровую девчонку в кирзовых сапогах. Галя, помнится, не выдержала, взвизгнула, обняла жену Валевахи.

— История! — смеялся Валеваха. — А на свое рыло смотрю иной раз в зеркало… ну, не сердись, не сердись! — Это он бросил попутно Устинье, которая нахмурилась при грубом слове. — Как посмотрю на своё физиономие… — Валеваха залился долгим смехом, — ой… ох… так думаю — ведь история! Исторический я человек! Вот я, Толик, Валера, Брыкин… ну, три сотни, ну, тысяча — мы и подняли Светоград! Даже вот, на, Галька, — этот вот мизинец — исторический! Я его, помню, прищемил крюком крана… А к нам Юрка Гагарин приезжал, руки жмет… спрашивает: «Что это у вас, Андрей, с пальцем?» Да-а, вот так, — радовался Валеваха, разглядывая толстый кривой розовый мизинец, и Гале захотелось, как ребенку, притронуться к этому историческому мизинцу.

— Э-эх, была молодость, утикла! Поставим эту ХЭС — и хватит. Пийду учиться. А то денег, как махорки, а чего-то нового нема. Кубомэтры, кубомэтры… Надоело. Конечно, работенка нравится… ндравится… — Валеваха не пepecтавал ухмыляться. — Но хочется и дураком побыть, чему-то поучиться…

Он тут же сел за пианино, пухлые широкие пальцы забегали по блестящим белым планкам, Валеваха запел сипловатым, но очень гибким голосом:

— Копав, копав криниченьку… во зеленом во саду… — Оборвал, брякнул кулаком по клавиатуре. — Не, не можу. Вот раньше я пел! — И криком позвал Ивкина, который остался в соседней комнате перед шепчущим телевизором: — Игорь Михайлович… сыграй какого-нибудь Генделя… — Валеваха радостно засмеялся, ерзая крупным телом на крохотном круглом стуле. — Он знает их всех!

Но Ивкин не отозвался. Видимо, давно ушел. По лицу Валевахи промелькнула тень, он серьезно посмотрел в глаза Гале.

— Это — человек. Выпьем, что ли? Чтой-то я расстроился!

Галя подумала: «Вот и Ивкину плохо. А сестренка моя? Где ты, милая моя Верушенька, кровиночка… Что же я тебя оттолкнула?»

— Чего, чего, чего? — заметил боль в ее глазах Валеваха. — А ну-ка, дербалызни вместе с моей жинкой. Мне не позволяет, а за меня завсегда дернет!

Уговорили-таки хозяева Галю выпить еще рюмку, и стало ей отчаянно весело. Расхрабрилась и тоже затянула песню: «Светит незнакомая звезда».

Из спальни вышла удивленная Оля с распущенными черными волосами. Ей, видно, не спалось. Галя обрадовалась ей, как своей ровеснице, обняла, горячую, ласковую, и они вместе запели «По Смоленской дороге» Окуджавы, потом Высоцкого и снова Окуджаву…

Уже к полночи хозяева поили Галю чаем. Перед глазами замелькали тарелочки с черной смородиной и малиной в сахаре, с желтым зернистым медом. Давно она не наедалась до такого безобразия, даже стыдно вспомнить. Сидела, вялая, толстая, в сон клонило, и в общежитие идти не хотелось. Хозяева ее и не торопили.

— Замуж еще не вышла? — мелко смеялся Валеваха. — Семь раз отмерь, дивчина. Вот мы с Устиньюшкой два года друг друга испытывали… — И вдруг, сдвинув брови, принялся ругать молодежь. — А то налезло на стройку всяких бородатых, длинноволосых… Целуются — даже имени не спрашивают. Девочки все — «цыпочки», мальчики все — «эдики».

— Почему? — огорчилась Галя. — Борода украшает мужчину.

Валеваха, видимо, не понял, что Галя обиделась за Хрустова. Рассмеялся, раскатился мелким бисером.

— Смотря какая борода. Стоят, курят, и все такие начитанные, начитанные. Про Спинозу знают. А я боюсь на таких опереться, вот возьми своего нового бригадира — Хрустова… Трепло, правда? Случайный человек! Если бы не Васильев…

Галя вдруг обиделась.

— Нет! — она вскочила. — Неправду говоришь, дядя Андрей! Он не такой! Он… он прирожденный лидер! Нельзя так… по-мещански.

— Ты чего? — удивился Валеваха. — Простила, что ли?

— Он лидер, лидер! Только… молодой! — бормотала Таня, выходя из-за стола. Ей снова плакать хотелось. Эти ковры, ружья, торшеры, теплые комнаты душили ее за горло. Она забыла, что еще минуту назад у нее мелькнула мысль: когда-нибудь вот так и они с Лёвушкой будут жить, среди книг и красивых вещей, а на улице метель, неуют. — Противно! Противно так!

— Ты чего? Чего? — добродушно улыбался Валеваха, ловя ее за руку и снова возвращая к столу. Она села боком. — Ну-у, тебе виднее. Может, я не тем глазом смотрел? Твой друг — мой друг. Вычеркиваю! — пошутил он, напоминая популярный анекдот. — Я ведь, Галя, не злой человек. И не хотел бы врагов-то иметь. Зачем они мене? Я тут решил остаться. Зачем мене врахи? — он снова лукаво смеялся, украинский акцент стал заметней. — У каждого свой узгляд на жизнь. Уважаю. Но не трохайте и моего узгляда.

Галя резко поднялась. Засиделась она тут. Уже полночь?! Напилась, дуреха?

— Спасибо, — смущенно сказала Устинье. — Извините меня.

— Что ты, милая, мы всегда рады новому человеку… — отвечала хозяйка, и лицо у нее было спокойным и приветливым. — Заходи.

— Ты, я вижу, одинока… — говорил Валеваха, провожая Галю до дверей, как отец, обнимая за плечи. — У нас мнохо друзей. Посмотрела бы в Новый год — полсотни, а то и больше сидит. Можно бы и тыщу, да фатеры не хватит!