Золотое дно. Книга 2 - [29]

«Вот живут! — пытаясь насмешливо оценивать все вокруг и тем не менее поддаваясь гостеприимству Валевах, думала она. — А что? Все это для жизни. Они же не на перекладных. Они тут обосновались».

Книги занимали целую стену: здесь и «Библиотека приключений», и «Всемирная серия»… Пушкин, Кочетов, Леонов, Шолохов, В.Федоров, Шукшин, Ленин… Вот где она сможет попросить что-нибудь — в поселковую библиотеку зайти до сих пор не могла решиться… Есенина бы для души. И какой-нибудь роман о строителях. Чтобы немного понять происходящее вокруг.

Но, словно поняв ее желание, Валеваха расхохотался и показал на замочки, которыми замыкалась каждая полка — через корешки книг пропущена стальная тонкая леска, попробуешь вынуть книгу — не вынешь.

— Это чтобы не украли. Пусть стоят, дождутся нашей старости. Сейчас читать некогда.

— У нас и «жигуленок» есть, — сказала Устинья, — Андрей бы тебя покатал, да тут сплошной гололед, пленка на бетоне… опасно.

По стенам со всех сторон висели ковры, как отвесные поляны с красно-зеленой травой, мерцали ружья, смеялись желтыми зубами патронов патронташи, на полках стояли вазы и всевозможные Буратино, на полу чернела разостланная медвежья шкура.

— Соловья баснями не кормят, — потер руки Валеваха. — Сидайте, будем исть. Позови соседа, — обратился он к жене, — наверно, оголодал…

Галя села за стол и обомлела. На полиэтиленовой скатерке лежала огромная как гитара располосованная нельма, морозно-розовая, ее правый бок, с редкими красноватыми косточками, симметричными, как следы ковки на дорогом ноже, так и просился: попробуй меня! В тарелке догоняли друг друга пестрые соленые хайрюзята, не больше ладони, а в белой чаше — мелкие скользкие маслята, а в другой — с синими цветочками — рыжики, размером с ухо, и очень похожие на ухо. Галя, как решила, что они похожи на ухо, так и есть потом не смогла. Зато все остальное ей понравилось: и брусника с капустой, и мясо с брусникой. Наливали спирт, а может быть, самогон, чистый и сладковатый.

Впрочем, Галя отвлеклась — хозяйка-то вернулась вместе с худеньким невысоким человеком в очках. Он был лыс, чрезвычайно подвижен, похож на старого мальчика.

— Игорь, — буркнул он Гале. — Игорь Михайлович..

— Ивкин, — многозначительно добавил Валеваха. — Директор бетонного… Но не бойся — свой человек, не укусит.

— Перед лицом этой рыбы все мы равны… — грустно пошутил Ивкин. — Месяц сегодня светит. Нервный, зараза.

Он не смотрел на Галю. Почему же так запомнился?! Потому ли, что позже Галя узнала, что он умер от инфаркта? Работал, не жалел себя… Из разговоров она поняла, что жена Ивкина уехала на курорт, что дома готовить некому. Галя с удивлением отметила, как, выпив всего рюмочку, он тут же опьянел и удивленно засмеялся, глядя на Галю. Глаза у него стали совсем бессмысленными.

— А-а, это ваша сестра приехала? — наконец, понял Ивкин. — Это про нее мне Васильев?.. И это про нее треплются всякие бяки?.. Ах, месяц сегодня!

Под взглядом Валевахи он, наконец, сконфузился и замолчал, и больше ничего не говорил — пил, когда ему Валеваха наливал, и ел, когда Устинья вилкой тыкала в тарелку: ешь!

— И ты не спи, — толкнула Галю в бок Устинья. — Знаю я общежитскую вашу еду.

— Давай, давай, — поддакивал с другого боку Валеваха. — Знаю я холостячек-гордячек.

Дома он говорил почти безо всякого украинского акцента. Хлопал себя комично по брюху, подскакивал: «Больше влезет!», вообще показался Гале очень славным, добрым человеком, и ей было тут, в чужом тепле, хорошо. Только Ивкин все-таки напился, а может, он болен — отвернулся к телевизору, хотя там показывали какие-то станки, ничего интересного, сидит, а щеки блестят от слез.

Валевахи, видимо, привыкли к нему такому — не обращают внимания. Оставив Ивкина одного у телевизора, повели молодую гостью в другую комнату, усадили под торшером на диванчик и принялись показывать малиновые папки с почетными грамотами Валевахи, его медали, ордена, кубки, фотографии космонавтов с автографами…

— Мы строили Светоград! — ворковал Андрей Никитич, ласково обнимая жену. — Слышала? Есть Москва, есть Париж. И есть Светоград! Ты знаешь, Галя, с чего начинали? С голой земли. Наша палатка в музее, в Москве. Веришь, нет? Старая, ободранная, в пятнах воска от свечей. Скажу по секрету. — Валеваха залился смехом, краснея от удовольствия. — Ой! Когда сказали, что ее заберет в Москву секретарь ЦК комсомола, собрались мы — все, кто жил в ней, в этой палатке номер один — Валерка тоже… расстелили на полу у меня… а мы уже в квартирах жили, когда о той палатке вспомнили… ну, расстелили, смотрим — а она еще вовсе ничего, даже не рваная… романтики мало… Я говорю: хлопцы, давайте маленько порежем, помнем… дырки прожгем… и такое веселие на нас напало. Москвичи ведь думают, у нас тут медведи с утра до вечера к нам на порог лезут… я спичкой одно место попалил, Валерка — ножом, Толька Ворогов — вилкой, пусть, говорит, думают — когти медвежьи или рыси. И первым Туровский опомнился. Стойте, кричит. Что мы делаем? Это же реликвия, мать вашу! В какой жили, такой и сохранить надо. Зачем приукрашивать свое прошлое? — Валеваха говорил и хлопал по привычке то жену по коленке, то себя, а то и, забывшись, Галю. — Застыдились мы, хотели даже документ составить: мол, считать дырки такие-то недействительными, а такие-то действительными… а потом махнули рукой — пускай. Я тебе по дружбе, ты-то больно не трезвонь! — снова залился смехом счастливый большой человек. — Ой, умора!.. Ну, было!