Константин КУПРИЯНОВ
Зверь выходит на берег
Бог умер! Бог не воскреснет! И мы его убили! Как утешимся мы, убийцы из убийц! Самое святое и могущественное Существо, какое только было в мире, истекло кровью под нашими ножами — кто смоет с нас эту кровь?
Ф. Ницше
В Гражданскую войну красный командир Семён Петрович Сорин с маленьким отрядом конницы и шестью матросами занял деревню Боголюбово на правом берегу излучины речки Боголюбовки и пять дней и ночей удерживал белых у переправы, покуда обоз с ранеными, вязнущий в октябрьской грязи, отступал к Верхним Столбцам, где имелся госпиталь. В честь отважного красноармейца, кончившего жизнь в илистой речной воде, деревня и получила имя годы спустя. В пятьдесят четвёртом сделалась селом, к концу восьмидесятых сильно усохла. В начале же перестроечных времён из соседней области приехал средних лет священник с женой и дочерью, отец Валерий.
Жена Валентина была властной, суровой, некрасивой. Обращали внимание на огромные карие глаза и волнистые волосы, чуть рыжие, словно закатом опалённые. Во всём её образе, а была она среднего роста и сутула, в походке, в низком, будто всегда простуженном голосе, виднелся затаённый лютый пламень. Жёг изнутри, отчего она дурно спала, и даже после работы в поле могла полночи бродить от крыльца к калитке, словно вынашивала мысль, и поднимала изредка взгляд на луну, и ждали пьяные, наблюдавшие с крыльца клуба, что вот-вот завоет или обратится летучей мышью и нырнёт в чащу, где таким самое место. Держалась с людьми надменно, боялась шума, яркого света, боялась, если чужие близко подносили лицо, и из страха часто давала волю ненависти, которая была подобна огню. Что ей было не по нраву — говорила напрямки, чего хотела — требовала до исступления, чего не имела — ненавидела до зубовного скрежета.
Отец Валерий, кроткий, почти облысевший к своим тридцати, жене не перечил, но и не жил с ней. Говорили, что общая у них — только изба, а спят по разным постелям, и что кто-то где-то слышал мужнину приговорку: «Жена — крест мой, и я несу»,— и говорили, смеясь, что всюду-то он несчастен, кроме молитвы, а сходятся только на дочери. Девочка стояла между бесноватым материнским огнём и ледяной отцовской стойкостью.
Она — водила всюду за руку, учила работать в поле, приучала помогать по хозяйству, не велела отдыхать («Отдохнёшь, когда внуки повзрослеют, пока же паши»), поливала холодной водой: отучала от простуд и инфекций. На все болезни у неё были ответы: труд и горячо топленная баня.
Он — монотонно, вводящим в транс голосом читал из Писания, читал подряд, не выбирая, не опуская, повторяясь, если забывал, где заканчивал, и заставлял стоять на коленях, покуда длится обучение. Это тянулось с ранних лет.
Страшный Бог отовсюду смотрел на девочку — за каждым поворотом, днём и ночью, мог притаиться гневливый взгляд, обращающий в песок, требующий чужого сына в жертву, беспрерывно соблазняющий, но при всём при том, как учил отец,— умеющий прощать.
Говорили, кто бывал у отца Валерия на исповеди, что добрее его человека нет, что в храме он преображался и чуть не белые крылья проступали в косых золотых лучах, чуть не цветочная тропинка вырастала за ним, когда брёл он сугробами из избы к храму и обратно.
А только делами всеми, подаяниями, храмовыми нуждами, строительством воскресной школы и прочим — ведала жена. Как ножом отсекла отца Валерия от мирских забот, но была, о чём знали немногие, благословлена. Деревенские роптали на строгую, ничего не прощающую женщину, кричать не умевшую, шипевшую страшнее змеи. Долго потом забывалось (но забылось и развеялось, как всякое зло), как оттаскала она за волосы девушку, вздумавшую побираться возле церкви, и как отхлестала по лицу мужичка, своровавшего досок, сваленных в кучу на ремонт. Подаяния состояли не из денег — их было мало. Несли сбережённое с прабабкиных времён золото да серебро, янтарь и жемчуг, иконы, помогали поднимать из руин старый храм, кое-где в подвале ещё находили старые, Гражданской войны, гильзы и перехоранивали косточки с подлеска за церковью. А в одну из зим священническая жена научилась давать денег в долг, под маленький процент. Мало кому в деревне нужны были бумажки, но некоторые приходили. Это хранилось в тайне от отца Валерия, и вроде бы все, кроме него, знали, а он оставался глух и слеп.
На середине Ветхого Завета дочкино образование было остановлено, потому что отец Валерий тяжко заболел. Злые тогда тянулись годы, из окрестных городов кое-кто перебирался в столицу, а кто-то, наоборот, опасаясь, что наступит голод, стремился в деревню. Из городка Гашкина Левобережного района в Сорино переехал доктор Михеев с семьёй, осмотрел священника и объявил приговор. У доктора была жена, на десять лет старше, и шестнадцатилетний сын Гришка, коренастый, драчливый, с открытым красивым лицом, со слабыми нервами. Пару раз ловили его за воровством, однажды — за поджогом брошенных совхозных построек, да никому ни до чего не было дела. Говаривали, что сын доктору не родной, и часто за это Гриша лез драться. За всё по совокупности его и невзлюбили.
