Золото Югры - [17]

– Через малую корону тоже будет видна лысина, – сказал Годунов. – Не ратный же шелом тебе одевать, государь, идучи на словометанье? Поссевино будет в своей шапочке, которая в ихнем обряде существует всего лет двести, а ты, государь, будешь в тюбетейке, которую носили для знака перед Богом небесным еще твои родичи, сасанидские цари, два на тысячу лет назад…

Царь надел на голову тюбетейку, слегка поправил ее и сказал буднично, будто звал всех в нужной чулан:

– Пошли.

* * *

С папской стороны в Грановитой палате расселись три служки Поссевино, да два обычных человека с принадлежностями к письму.

Царь Иван Васильевич строго оглядел свою сторону. Кроме Бориса Годунова в разговоре с папским нунцием Поссевино участвовал настоятель Успенского собора, главного царского алтарного храма, да с ним дьякон того же собора, самый толстый человек на Москве; потом боярин Стрешнев, военачальник Большого полка, что стоял перед Можайском; два черных монаха из Новодевичьего монастыря да Осип Непея.

Войдя и не обращая внимания на поклоны, Иван Васильевич тут же взопрел, хотя в Грановитой палате специально топили мало – старые печи сочились угаром. А взопрел потому, что хитрый папский посланник обвел его, царя Православной Руси, вокруг пальца – в палате того еще не было! Сволочь посольская! Сделал простенький ход – видать, запросился у русского рындового конвоя отлучиться за малой нуждой. Отлучился – и сейчас хихикает. Ибо сам царь его ждет, а Поссевино не торопится! Мол, подождет еще; мол, ему все равно теперь ждать, когда ему, царю Руси, великие еуропейские государи определят городишко на проживание! Где-нибудь за Волгой…

Сзади подсунулся Бориска Годунов, сказал прямо в стоячий воротник:

– Поссевино здесь, государь. Не гневись зря, не горячи кровь. Сидит посередке своих… краснохалатных. И чую, страх перед тобой у него имеется. Шубу скинь.

Иван Васильевич передернул плечами. Богатую шубу, стоимостью в польский город Львов, Годунов едва удержал – настолько скользким и легким был сибирский лисий мех. Русское качество!

И только тогда, когда царь всея Руси сбросил шубу и остался в дорогом, шитым золотом персидском халате до пят, да в тюбетейке, дьякон Успенского собора, согласно уставу, проревел низким басом:

– Царь всея Руси Иван Васильевич, потомок Великого князя Юрия Долгорукого, из рода Рюриковичей, из династии Сасанидов, великих Царей земель отчич и дедич!

От низкого рева дьякона подзвякнула слюда в оконце, залитая в раму из свинца. Подзвякнула и лопнула.

Краснохалатные закрыли руками уши.

Иван Васильевич, пока дьяк тянул «отчич и дедич», прошел к столу, назначенному для переговоров. Ему под ноги тотчас подсунули толстую кошму, окрашенную красной хной – для сугрева ног.

Средний из сидящих краснохалатников соскочил и засеменил сесть напротив царя. Сел, путаясь в тонкой красной материи, ничем для тепла не подбитой.

От скамьи со стороны папистов запоздало донесся тонкий, даже евнучий голосок, запоздало объявивший:

– Поссевино, особый посол Матери нашей католической церкви, на камне стоящей и вечной!

А вот тут Поссевино царя обогнал – начал говорить первым. И говорил, сволочь, по-русски. Как придавать слову множественность или оглаголить существительное, особый посол не знал, но понимать его речь царь понимал.

– Ваше Царское Величество, полагаю, имеет карту войны, которую он, царь, не испрося на то разрешения, развязал противу всей Ойропы? – спросил Поссевино.

– Цари наши, русские, православные, когда имеют нужду в датошных людях и землях, никогда ни у кого разрешения на датошных людей и нужные себе земли не испрашивали.

– За то самоволие и поплатились! – почти крикнул Поссевино.

Поссевино наседал на царственного противника резко, без известной словесной абракадабры католических служек.

* * *

Говорят, до принятия сана Поссевино служил в венецианских войсках полковником, тайно принял магометову веру и тут же продал туркам, врагам Венеции, военные планы. Продал дорого и, чтобы спасти собственную шкуру и уворованные деньги, немедля объявил себя прозелитом папской церкви. Тут же заказал миланскому чернокнижнику и алхимику отлить из меди с присадком олова и цинка статую Девы Марии высотой в локоть!

Тот алхимик, сливая вместе расплавы меди, олова и цинка, получал новый металл – латунь, полное алхимическое воровство, абсолютно не отличимое по цвету от золота. Но Поссевино, для верности полного обмана, что статуя в локоть величиной изготовлена, точно из золота, самолично расплавил целых два золотых дуката и тем расплавом тонко-тонко помазал статую.

И вот, поди ж ты, говорит с шумством с самим Государем Московским!

* * *

Чтобы сочно и крепко ответить на упрек в самоволии, надо бы подумать. Царь Иван махнул назад, стольнику. За двадцать лет службы Бориска Годунов научился понимать все рукотворные знаки государя. Через минуту переговорный стол начал заполняться сладкими заедками, вином и настойками сладкого взвара. Царь первый выпил серебряную чашу отчаянно кислой настойки ревеня. Ревень жижит кровь, а сейчас крови придется бегать быстрее.

Поссевино выпил своего ойропейского вина, представленного на столе в особой бутыли.