Золотая рыбка - [65]

Эдвард редко вздыхает, когда я касаюсь кремом поврежденной кожи. В пространство проскальзывает его тихонький всхлип.

— Потерпи, — умоляюще прошу, стараясь прикасаться как можно аккуратнее, — если не намазать, будет только хуже.

Интересно…, а я-то наивно считала, что вышла замуж за взрослого человека. Палить руки о плиту… это надо додуматься. Глупый какой!..

Мои были утихнувшие, забытые слезы с завидной скоростью восстанавливают утраченные позиции.

— Сильнее, — вдруг просит Каллен. Мои пальцы сами собой останавливаются, а голова поднимается, чтобы найти его глаза. Чтобы понять, что просит.

— Что?..

Его губы немного подрагивают, но в большей степени на лице убежденность в собственной правоте и решительность. Даже алкогольная маска теряется.

— Сделай мне так же больно, как и я тебе, Белла. Пожалуйста.

Он меня сегодня доведет. Я едва не роняю колпачок от крема, зажатый в другой руке.

— Помолчи, пожалуйста, — мотнув головой, оцениваю оставшийся объем работы, — у меня еще есть, что тебе сказать…

Эдвард действительно замолкает — на секунду.

А потом внезапно дергает пальцами, вынуждая мои прижаться к ране почти полностью. Поперек крема.

— Ты что делаешь?!

— Не щади… — он морщится, но не так сильно, как мне думалось. Дрожит.

— Отпусти немедленно.

— Не надо…

— Послушай, — я тщетно стараюсь сохранить в голосе предупреждение и не перейти на гнев, — если сейчас ты не станешь вести себя нормально, я развернусь и уйду. И тогда уже «скорая» будет разбираться со всем этим.

Реакция на такую тираду следует незамедлительная. Сжав губы и подавив всхлип, Эдвард сразу же отпускает мои пальцы. Его голова опускается вниз, на щеках слезы. И дыхание почти неслышное.

Я чувствую себя виноватой.

— Никуда я не пойду, — сбивчиво обещаю, на мгновенье отвлекшись от его руки и той ладонью, что с кремом, погладив по колену, — я просто не хочу, чтобы ты мешал.

Ладно?

Кивок. Еще один.

Сквозь слезы, я усмехаюсь.

Заканчиваю с обработкой довольно быстро — мужчина не чинит препятствий, и тем лучше для нас обоих. Прикусив губу, медлю лишь там, где настоящие ранки, где действительно просто взята и снята кожа.

Он сглатывает, когда я прикасаюсь к этим местам. Прикрывает глаза.

— Очень больно? — плохо контролируя голос, зову, насилу оканчивая на этом участке работу, — извини меня… Но зачем же ты?.. Что же ты наделал?..

— Тебе больно, — считая, что этим все объясняется, глухо отзывается Эдвард. Поднимает на меня мутные глаза, почти поборовшие опьянение, и смаргивает слезы.

— Ты что, мазохист?

— Скорее подонок.

Зажмурившись, качаю головой. Отодвинув его ладонь на безопасное расстояние — подлокотник кресла — встаю как раз промежду его коленей. Притягиваю к себе, руками касаясь спины и вынуждая прижаться к своему телу. Чуть ниже груди — к животу.

Мой глупый, упрямый и по-детски радикальный. Ты сам себя наказал…

— Ты вернулась, — едва ли не со стоном, но не предпринимая попытки обнять меня в ответ, шепчет Эдвард.

— Еще бы, — сглатываю, поморгав глазами, чтобы прогнать слезы, — знала бы я, что ты тут делаешь, я бы за порог не ступила.

— Это же заслуженно…

— Сумасшедший, да? Может быть и мне пойти прижаться ладонью к конфорке?

Его пальцы на здоровой руке робко прикасаются к моей талии. Шипят сквозь рыдания:

— Не смей.

— Вот-вот, — хныкаю, немного присев и поцеловав его в макушку, — тоже самое, Эдвард.

Он замолкает, вслушиваясь в ритм моего сердца. А я, дав пальцам вольность, перебираю его волосы.

Не было ничего. Ничего не случилось. Все по-старому… все как прежде… хотя бы этим вечером.

Я не прощу себе, если он еще раз сорвет с собственных рук кожу.

— Я бы никогда тебя не ударил, — отчаянно-мертвым голосом, от которого мое сердце бьется на части, клянется Эдвард, — я бы скорее себя… никогда, Изабелла!

— Ага, — неглубоко вздохнув, двигаюсь пальцами ниже, к его щекам, стирая остатки слез. Верю. — Только не плачь. Пожалуйста, только не плачь…

Каждая слеза, каждый всхлип, хрип — ножом по сердцу. На него так же влияют мои слезы?

— Ты тоже.

— Я тоже, — усиленно моргаю, избавляясь от соленой влаги, — все. На сегодня — все.

Осторожно и медленно, очень не желая этого делать, отстраняюсь от мужа. Снова приседаю перед ним, критическим взглядом осмотрев ладонь.

Достаю из аптечки бинт, разматываю на нужное расстояние. На всякий случай, на полупрозрачную сеточку из ткани наношу еще немного крема.

Перебинтовываю его руку так, чтобы было удобно. Дважды спрашиваю, не туго ли затянула тут или там. И под конец, закрепляя основания, переспрашиваю еще раз.

— Если ты хочешь, я могу остаться на диване, — Эдвард нерешительно смотрит мне в глаза, теряя и спесь, и ярость, и все то, чем был наполнен последнее время, — или в гостевой… я не стану претендовать на спальню, Белла. Не беспокойся.

Мне неожиданно становится очень больно. Не просто горько, не просто жалко, а именно больно — до дрожи. Видеть его таким, говорить с ним таким и знать, что он совсем недавно с собой сделал.

Из-за меня.

Никакие синяки, касания и даже слова (по крайней мере, сегодня) не идут с этим ни в какое сравнение.

— Я не хочу, чтобы ты спал здесь, — уверенно заявляю, покачав головой, — мы оба полноправно владеем спальней. И мне бы хотелось, чтобы ты остался там. Со мной.