Золотая рыбка - [18]

Он вздыхает, досказав свое неожиданное откровение до конца. Затихает, прижавшись губами к моему лбу, а руками потирая плечи. Могу поклясться, что взгляд расфокусируется, а глаза влажнеют. Он и так, похоже, воспринял все случившееся на приеме близко к сердцу — еще ближе, чем я, — а моя истерика в конец его добила.

Это было эгоистично с моей стороны — заставить его мучиться. И я искуплю вину.

— Неужели ты сомневаешься, что любить тебя — меньшее счастье, Эдвард? — с искренним изумлением спрашиваю я.

— Чтобы меня любить, нужно быть очень храброй, — отзывается муж, ничуть не сомневаясь в правдивости своих слов, — и очень сильной. Как ты.

— О моей храбрости и силе можно долго спорить… — фыркаю, припомнив недавнюю истерику в душе и только-только начавшие угасать всхлипы. Они еще напоминают о себе порой срывающимся дыханием, от которого Эдвард морщится, но уже куда меньше. Пропадают.

— О них надо писать, — краешком губ он улыбается, — и восхищаться.

У Эдварда нет проблем с выражением эмоций, я знаю. Если он хочет, если решается, он откровенен, искренен и говорит то, что думает, каким бы стеснительным это ни считал. Порой он немного рдеется, порой чуточку путается, но говорит. И сегодня он тоже говорит, признается мне в том, что любит, подтверждает… только вот обстоятельства другие. После долгого приема, после этих бокалов шампанского на моей коже и жестких рук Алеса на поясе, после того, на какой ноте окончился вечер, и что он обещает за собой повлечь, все звучит по-особенному. Особенно откровенно. До мурашек.

Вот и я не сдерживаюсь. Вот и я высказываю то, что думаю, не сомневаясь найти понимание в оливковом взгляде.

— Знаешь, я всю жизнь думала, что золото не валяется на дороге, — загадочно улыбаюсь, припоминая то, как остановила машину и с гневными восклицаниями затаскивала будущего мужа с пыльной обочины в своей крохотный салон, — и что получить просто так нельзя, только заработать. А потом я встретила тебя… и у меня совсем нет версий, честно, кем я могла быть в прошлой жизни, чтобы заслужить тебя. Как минимум Матерью Терезой.

— Это было твоим родовым проклятьем, судя по всему. Помнишь легенду о золоте, которое топит и мучает, когда его находишь?

Его самобичевание начинает действовать мне на нервы. Немножко даже злить.

— Почему ты все время говоришь о себе плохо? Эдвард, ты потрясающий мужчина. Ты же знаешь это!

С нежностью посмотрев на меня сверху вниз, осторожно устроив на своем плече, практически в колыбельке из рук, которую люблю до безумия, Каллен прокладывает дорожку из поцелуев по моему лицу. Особое внимание уделяет щекам, где большинство слез уже высохли, но маленькие капельки еще остались.

— Ты из-за меня плачешь, — выдает аргумент он, — о каких «потрясающих» качествах может идти речь?

Мне больше не страшно. Мне не больно и не плохо, я не вижу перед глазами ухмыляющееся лицо Алеса, в ушах у меня не звенят, падая и разбиваясь, бокалы. Остров остается за спиной — в самом прямом смысле этой фразы. Я, наконец, отпускаю его. Я освобождаюсь — благодаря ему! И после этого Эдвард смеет говорить, будто бы только мной можно восхищаться?!

— Я плачу не из-за тебя, — окончательно расслабляясь под его прикосновениями и согреваясь от той непосредственной близости, что дарит, признаюсь, — я из-за себя.

— Из-за себя?..

— Из-за себя, — подтверждаю, — мне постоянно кажется… точнее, я думаю… я вижу, что не подхожу тебе. Что будь я как кто-то из тех женщин, которых мы сегодня видели, то не попала бы в такую ловушку и не испортила тебе вечер. Что будь я одной из них, то ни у кого бы сомнений не возникло, что мы поженились по обоюдному согласию, а не из-за денег.

Мои размышления, похоже, вводят мужа в ступор. Он дослушивает меня до конца, не прерывая, но явно не согласен с озвученным. Снова хмурый, снова мрачный. И, похоже, капельку зол.

— Если бы ты была одной из них, это было бы катастрофой, Беллз, — честно признается мне, не допуская на лице и толики шутливости, — они отвратительны. Они настолько прогнили внутри, что не способны даже видеть жизнь в истинном свете, не говоря уже о том, чтобы любить. В них нет искренности, тепла, доверия… к ним нет доверия. Если бы кому-то из этих женщин я бросился под колеса, они бы даже не притормозили.

— Ты преувеличиваешь… — посерьезнев, недоверчиво шепчу я.

— Ты преуменьшаешь, — без права на возражения произносит Эдвард, — я же полюбил тебя такой, какая ты есть, Белла. Я даже подумать не мог, что где-то на свете, где-то в Австралии, есть еще такие люди. Твоя искренность, твоя жертвенность, твоя неискушенность и то, как безвозмездно ты согласилась помочь мне… этого не найти ни на одном приеме. Этого не найти в Атланте, на островах, в океане — почти нигде. Я поражаюсь своей удачливости каждый раз, когда смотрю на тебя. И я не хочу, чтобы ты менялась. Чтобы хоть что-то в тебе менялось, Белла. Я этого не допущу.

— Это неотвратимо… — грустно дополняю я.

— Может быть, — он согласно кивает, но голос твердеет, наполняясь решимостью, — но я сделаю все, что от меня зависит, чтобы этого не случилось.

Тихонько хмыкнув, я прикусываю губу. Оставив в покое простыни, позабыв про покрывало и сдерживающие объятья, я становлюсь на колени, ровняясь с мужем ростом.