Золотая рыбка - [116]

— Ты думаешь, я смогу играть в это? Так нельзя.

— Так нужно. У нас по-другому не выйдет, поэтому нам — можно. Ты привыкнешь, Белла. Я тебя люблю — помни это. А про все остальное — забудь.

— Ты сдаешься…

— Я не сдаюсь, ну что ты, — Эдвард наполняется энтузиазмом ради меня, говорит чуть бодрее, — я ищу варианты. Этот — лучший.

— Я умру, когда умрешь ты…

Он сглатывает. Смотрит на меня с лаской, совсем нестрого. С любовью.

— Как бы я хотел сказать, что не позволю, — трепетно ведя линию по щеке, произносит, — но вряд ли мне это по силам. Я лишь могу пообещать, что продержусь как можно дольше.

В нем нет веры. Нет больше ничего. Эдвард был сильным для меня, когда это стало необходимым. Но сам он сломан и, видимо, давно… как же я могла не заметить? Как же я, погрузившись в собственное горе, отказалась видеть его? Мы оба потеряли Птенчика. Но потерять друг друга… вот она, точка невозврата. Всего конец.

Вот сейчас хочу, чтобы это был сон. Молю всех Богов. Что же мне делать?..

Я запрокидываю голову, сделав третий, последний на сегодня самый глубокий вдох.

— Пообещай мне, что мы поборемся. Три недели. И если результата нет — будь по-твоему.

— Ты просишь согласия на пытку…

— На попытку, — исправляю его, своим же поведением придав себе немного уверенности, — мы покинем остров Аро и поедем в Штаты. Там — полное обследование и все возможные курсы лечения. В последний раз. Это не так уж много, Эдвард.

— Безрезультатные издевательства… к шаманам тоже пойдем?

— Ко всем. Везде. Во все двери, — я завожу себя, боясь так же, как и муж, начать сдаваться. Я не могу. Я не имею права. Столько времени он был для меня самым сильным, теперь мой черед. Эти мучения, эти кошмары, что мы пережили — и все зря? Да лучше застрелиться. Пока я не перепробую все, пока я не увижу своими глазами и не ощущу последней фиброй души… до тех пор я не оставлю все как есть. Я не дам Эдварду погибнуть.

— Не надо ложных надежд, рыбка. Прошу тебя… — я его словно режу. Эдвард выглядит именно так.

— Это не ложные, а наши главные надежды, — отказываюсь принимать его слова, вытягиваясь в струну, чтобы как следует поцеловать мужа, — я буду с тобой каждый день, каждый час. Я не оставлю тебя. Но мы должны попробовать.

— Белла…

— Нет, — останавливаю его, приложив палец к губам. Выгибаюсь, обхватываю его руками, — Эдвард, это все, что я у тебя прошу. Последнее, что прошу. Единственное, о чем прошу в этой жизни. Пожалуйста… пожалуйста, дай мне шанс излечить тебя, — плачу, руками следуя по его телу, по его лицу, — один-единственный… последний… я клянусь…

Эдвард смотрит на меня с плохо выразимой болью. Я никогда не видела на его лице подобного выражения, а в этих хитрых нежных оливах такого взгляда. Он раздираем на части. Он мучается, хотя сил уже нет, хотя измучен вконец. Его пытают. Я и приступы. Приступы и я. Он пытается выбрать, определить свои резервы, свои возможности… но не переставая видеть меня. Я перетягиваю его на свою сторону. Едва-едва, но все же… я люблю его. Аро был прав, то, что я люблю его — моя главная сила. И главная его.

Эдвард мне… верит.

Он вздыхает так, словно боль настигает уже сейчас, разгораясь внутри бурным костром и выжигая душу. Морщины, глубокие и ясные, остаются на лбу. Не пропадают больше. А губы бледнеют.

— Три недели, — дрожащим тоном, но не давая себе же себя остановить, отрезает он, — а после этого — все. День в день.

Я не верю.

Я хочу, но не верю.

Неужели правда?!

Да. Глаза его говорят. И руки. И губы.

Не удерживаясь, подаюсь вперед. Целую Эдварда, но совсем не сдержанно и не нежно, без трепета. Страстно, благодарно и многообещающе. С заклятьем.

Кроме мужа в жизни у меня ничего нет. И я его не потеряю.

* * *

Когда он открывает дверь, тихонько прокрадываясь в комнату, часы показывают без десяти три — самое то для бодрствования и ночных приключений.

Даниэль недовольно фыркает в подушку. Белла могла бы уложить мужа и поскорее… теперь времени для сна у Аро еще меньше. И что только он так рьяно хотел ей рассказать?

Ну да ладно. Об этом можно подумать позже. Прежде всего сейчас другое.

— Я не сплю, — негромко сообщает мальчик, когда Аро, опасливо оглянувшись в его сторону, передумывает включать свет. Самостоятельно, потянувшись к прикроватному светильнику, делает комнату светлее.

Мужчина оборачивается, как-то растерянно взглянув на лампу. Он выглядит и отрешенным, и сосредоточенным одновременно. Но на лице вполне явно Даниэль видит печаль.

— Что случилось?

— Ничего, — мотнув головой, Аро оставляет свою прежнюю задумку, какой бы та ни была. Слабо, зато искренне улыбнувшись, поворачивается к кровати. Присаживается на ее край возле Даниэля, погладив его по плечу.

Доброта, буквально льющаяся из черных глаз супруга, немного удивляет юного Вольтури. Он всматривается в мужчину, стараясь понять, в чем дело, но не может. Нет никаких подсказок, кроме сеточки морщинок у глаз Аро, что там всегда, и их отпечатка у губ. Просто он тронут.

— Я люблю тебя, сuore (сердце, итал.).

Даниэль окончательно забывает, что такое сон. Хмурится, хоть и не пристало на такие признания.

— Я тебя больше… но что-то определенно не так…