Знание-сила, 2009 № 06 (984) - [52]

Здесь тоже есть и пробы, и ошибки, потому что сплошь и рядом рассматриваются вещи, перспективы которых неясны. И все-таки у нас нет иного побуждения и плана, кроме стремления, если угодно, к объективному описанию своего предметного поля: фактов, сущностей, закономерности, структурной организации предмета. То есть, выражаясь высокопарно, стремления к познанию истины, каким бы суровым испытанием ни подвергались оба эти слова — и «познание», и «истина». Я все-таки склонен говорить именно так, вопреки постмодернистской критике, которая в научном дискурсе видит всего лишь «риторическую стратегию», в научной деятельности — корпоративные амбиции.

Обратимся теперь к культурологии вообще и к народной культуре в частности. Насколько культура проницаема для научных исследований? Пока никто еще не доказал, что предмет, который можно называть культурным текстом, менее проницаем для научного (и даже достаточно точного) описания, чем предметы изучения естественных наук.

Никто не доказал, что с физиологической точки зрения человек может быть изучен, а с культурной — нет. Это — предрассудок. Качества объекта изучения здесь несколько иные, но все-таки существуют неплохие результаты, даже претендующие на известную точность. В этом плане, я думаю, гуманитарные науки принципиально не отличаются от естественных, хотя, вообще говоря, само это разделение наук мне представляется устаревшим и очень не точным. По-моему, поле знания структурируется гораздо более сложным и причудливым образом.

Что касается недопонимания, о котором я говорил вначале, то на самом деле оно бывает не только междисциплинарным, но встречается и внутри самого гуманитарного цеха. Так, специалисты по книжной культуре — литературоведы, занимающиеся письменными памятниками — с предельным недоверием относятся к устным культурам, не то чтобы не признавая их «научную легитимность», но не видя возможности верифицировать те операции, которые производятся над устным текстом, не имеющим твердо зафиксированной формы.

Или, например, метод типологических реконструкций, используемый в дисциплинах антропологического цикла, куда относится и фольклористика. Скажем, объяснение неявных элементов и свойств некой структурной конфигурации из культуры А может быть получено при анализе сходной и более проясненной конфигурации в культуре В, хотя последняя не имеет никаких генетических, исторических или контактных связей с культурой А. Этот метод принимается далеко не всеми, хотя при корректном использовании он работает очень неплохо. Думаю, каждый этнолог, антрополог, фольклорист имел возможность убедиться в этом. Догадываясь о наличии некоего элемента в изучаемой культуре по чисто типологическим соображениям (поскольку в других культурах он на этом месте присутствует), исследователь впоследствии, глубже входя в предмет, часто, хотя и отнюдь не обязательно, получает подтверждение своей догадке.

Далее хотелось бы сказать несколько слов о языке описания изучаемого предмета (метаязыке). В гуманитарном знании он очень неустойчив. Вообще бывает, что договориться о словах — значит договориться и о методе, и предмете. Терминология, научно-аналитический аппарат, инструментарий гуманитарного знания часто включает много разночтений, полисемии, синонимии, в силу чего исследователи иногда не просто плохо понимают друг друга, говоря об одном и том же предмете, — возникает и более вредный эффект полного понимания при вкладывании разных смыслов в одни и те же слова.

Чем заняты гуманитарные дисциплины? Они изучают небиологическую, надприродную деятельность человека и человеческого сообщества. Эта деятельность выражается в текстах религии, искусства, литературы, философии, которые имеют разные коммуникативные задания. При этом мы должны говорить о текстах не только словесных, но и акциональных, вещных, изобразительных и так далее. Хотя, вероятно, именно слово является стержневым элементом, организующим культурную традицию, в силу чего, я думаю, приоритет лингвистики среди гуманитарных дисциплин несомненен.

В роли культурных текстов могут выступать и предметы прагматической деятельности человека: архитектуры, производства, транспорта, быта, а также семиотически означенные нерукотворные объекты и их свойства: небесные светила, детали ландшафта, крики и расцветка животных и так далее — все то, что человек прочитывает как некоторого рода текст. Ворона каркает — не к добру, кошка переходит дорогу — пути не будет. Хотя ни ворона, ни кошка в этом случае не адресуют нам никаких сообщений, мы считываем с их поведения какую-то прогностическую информацию, по-своему означивая их действия. Такого рода означивание равномерно распределяется как между объектами прагматической деятельности человека, так и между природными объекта ми, — по Максу Мюллеру, «достижимыми» (камни, раковины), «полудостижимыми» (деревья, реки, горы) и «недостижимыми» (небо, солнце, звезды). Все это наделяется в народной культуре разными мифологическими смыслами.

Отсюда следует, что гуманитарность знания — это, скорее, ракурс изучения материала, чем его «онтологические» свойства, хотя, конечно, одно связано с другим. В зависимости от того, как настроена «оптика» исследователя, изучается либо всеобщее, либо феноменальное, специфическое, причем масштаб может быть очень различен — от изучения одной традиции, одного текста, творчества одного писателя до изучения одной национальной культуры.