ЧИТАТЕЛЬ СООБЩАЕТ. СПРАШИВАЕТ. СПОРИТ
Начну с того, что никогда не писала ни писем в редакции, ни публичных рекомендаций и вообще, в противоположность легендарному чукче из известного анекдота, я не писатель, я читатель. Пишу сейчас лишь потому, что побывала на книжной ярмарке «нонфикшн» — и ужаснулась за своих собратьев-читателей. Ужаснулась оттого, что так легко оказалось там не заметить, пропустить жемчужину в грудах печатной продукции. Я и сама-то набрела на нее случайно.
Читаю я много, но никогда раньше таких книг в руках не держала. А теперь вот настоятельно рекомендую всем, кто тоже раньше не читал таких книг, не только разыскать в книжных магазинах трилогию Александра Янова «Россия и Европа. 1462–1921»[1], но и, прочитав ее, непременно дать своим друзьям. Просто потому, что совсем неожиданно осветила она мне — и, я уверена, осветит вам и прошлое наших предков, и будущее наших внуков. Что же потрясло меня в этой трилогии?
Мы привыкли к тому, что каждый век, каждое царствование и уж, по крайней мере, каждая историческая эпоха исследуются разными специалистами. Они изучают архивные и летописные источники, сопоставляют археологические находки, устанавливают подлинность тех или иных документов. Это кропотливый и важный труд, двигающий историческую науку. Но нам, неспециалистам, все-таки очень нужно было, чтобы нашелся мудрый экскурсовод, который показал бы нам, где в нашем прошлом хранятся ключи от сегодняшнего — и завтрашнего дня. И вот я нашла такого экскурсовода. Это автор трилогии.
Он, всю жизнь занимаясь сопоставлением нашего прошлого и настоящего, нашел ключевые поворотные моменты, распутья истории, на которых мы сбивались со столбовой цивилизационной дороги. Он помогает нам понять и почувствовать сквозное действие нашей истории. И оказалось вдруг, что, вопреки расхожему мнению, согласно которому история ничему не учит, не учит она лишь нашим небрежением. На самом деле, как увидела я в трилогии, очень даже учит история. Просто кто-то должен был прояснить для нас, как распознать все те же старые «грабли», искусно замаскированные под всякий другой инвентарь.
Подозреваю, впрочем, что не менее важна трилогия и специалистам-историкам. Хотя бы потому, что в ней впервые, как я понимаю, с XIX века предложена «новая национальная схема» русского прошлого взамен той, которая, по выражению Георгия Петровича Федотова, «давно уже звучит фальшью».
И еще оказалось, что не так уж безнадежно неспособны мы жить без выпадений из общечеловеческого прогресса. Были и в нашей истории времена, когда мы шли в ногу со всеми по главной дороге человечества. Были даже времена, когда не из России на Запад бежали инициативные, творческие люди, но с Запада в Россию.
Осложняется все в нашей истории лишь тем, что еще с до-государственных времен сосуществуют в ней — и жестоко, насмерть между собою конкурируют — две взаимоисключающие традиции: евразийско-патерналистская (автор называет ее холопской) и европейско-договорная (ее именует он традицией вольных дружинников). Объяснил происхождение этой роковой двойственности еще Василий Осипович Ключевский.
На протяжении столетий домонгольской Руси у князя-воителя было две категории подданных. К дворовым своим служащим, управлявшим его вотчиной, так же, как к кабальным людям, пахавшим его земли, князь-государь относился как к холопам. Отсюда патерналистская традиция.
Отношение князя с его дружинниками и боярами-советниками, однако, было договорным. И уходило оно корнями в древний обычай «свободного отъезда» дружинников от князя, служивший им вполне определенной и сильной гарантией от княжеского произвола. Они «отъезжали» от государя, посмевшего обращаться с ними как с холопами.
В результате князья, посягавшие на права своих дружинников, не выживали в непрекращавшихся и жестоких междоусобных войнах. Достоинство и независимость вольных дружинников имели надежное основание — конкурентоспособность их государя. Таков был исторический фундамент договорной, европейской традиции России.
Заслуга автора, однако, в том, насколько убедительно, я бы сказала, блестяще показал он, что весь драматизм — и трагичность — русского прошлого (и настоящего) как раз и заключается в вечном колебании этого грозного исторического «маятника». Побеждала на протяжении столетий то одна, то другая из двух одинаково древних традиций. Конечно, формы этого противостояния менялись в веках, но они убедительно прослеживаются в книгах. И каждое поражение договорной традиции приводило к исторической катастрофе.
Лучшие умы России принимали участие в развитии и обосновании каждого из этих политических преданий. Обзор и анализ их многовековой борьбы тоже содержатся в трилогии. Но это не отстраненный анализ, это — страстный спор с мертвыми и живыми идеологами нашей политической отсталости, с властителями наших дум. В частности, и о роли церкви в этой борьбе тоже сказано в трилогии немало. Причем честного и важного, такого, что должно было бы заставить современных историков церкви серьезно задуматься над ее ответственностью за вековую трагедию России.
