Как отнестись к происшедшему им, у которых еще и самые длинные руки? Да ведь это — не просто вопиющий пережиток прошлого, это — опасная степень асоциального, лучше сказать — антисоциалистического, поведения. Попросту — вызов существующему порядку. Если человек способен на такое диссидентство, он может и родину продать. Думаю, что подобным же образом стражи порядка в Арзамасе-16 отнеслись бы и к факту православного крещения, а не только к обрезанию.
Пора сказать, что в этой истории православие и иудаизм оказались гораздо ближе друг другу, чем это обычно представляется.
Когда Агрест, говоря о своих заступниках, с особой теплотой упомянул имя Н. Н. Боголюбова, я, честно скажу, очень удивился. Для меня загадкой была подпись Боголюбова под письмом сорока академиков, с которого началась газетная травля А. Д. Сахарова в 1973 году: Как выразился однокурсник Сахарова М. Л. Левин в своей поэме «Сорокоуд»:
«Написали.
Подписали:
Впереди —
Четыре Б,
Позади —
Один на Э».
Третье Б — Н. Н. Боголюбов — особенно озадачивало. Математический физик высшего мирового уровня казался столь мощной фигурой в советском научно-административном мире, что вполне мог уклониться от позорной подписи. Тем более, что. судя по воспоминаниям Сахарова, они были хорошо лично знакомы.
Загадка приобрела дополнительный неуютный колорит, когда в недавно выпущенном сборнике памяти Боголюбова я прочитал: «Одна из наиболее существенных особенностей характера Николай Николаевича — христианская доброта, отзывчивость, связанная с его глубокими религиозными убеждениями».
Но как же так? Когда-то за одно тайное предательство было заплачено 30 сребреников. А газета «Правда» 29 августа 1973 года поведала миру сразу о сорока явных предательствах, совершенных, так сказать, на общественных началах. Как подпись под таким письмом может совмещаться с глубокими религиозными убеждениями?
Своим недоумением я поделился с Агрестом. Он помолчал немного и не без колебаний приоткрыл одну из тайн КБ-11 — в самом начале нашей беседы он решительно заявил, что не скажет ничего о секретах, по поводу которых дал когда-то подписку. Я его заверил, что интереснее всего как раз человеческая сторона тамошней и тогдашней жизни.
Об этом и была тайна, которую Агрест решил раскрыть: оказывается, в этом совсекретном «эпицентре» научно-технического прогресса, стертом с лица географических карт, действовал совершенно секретный — для его неучастников — семинар, где в центре обсуждений были… религиозные вопросы. В семинаре участвовал и Боголюбов, «очень интересный человек в этом отношении», подчеркнул Агрест.
Какие же религиозные вопросы могут обсуждать православный христианин и правоверный иудей, вовсе не склонные, судя по всему, к экуменизму — соединению религий? Общие философские, религиозно-философские вопросы — не вдаваясь в подробности, пояснил Агрест.
Он не ответил на вопрос, кто еще участвовал в тайном семинаре, сказал лишь, что Сахаров участия не принимал. При этом имя Николая Николаевича Боголюбова он произносил, казалось мне, с какой-то особой теплотой.
Как свести эти концы с концами? Быть может, не преувеличивать значения общечеловеческих знаменателей и попытаться взглянуть на самые общие устремления других его коллег, включая Тамма и Сахарова, глазами религиозного человека? Тогда станет видно, что эти устремления основаны на вопиющем гуманизме, то есть предположении, что люди могут или даже должны улучшить земную жизнь человечества, не задаваясь даже вопросом, а есть ли на этот счет воля Божья?!
Слово «гуманизм» только в советско-русском языке имело всецело положительный смысл, в словарях же западного мира отмечается его безбожный оттенок. В философском смысле это, между прочим, вполне согласуется с первыми принципами научного социализма. Другое дело, что реальный социализм, победивший в одной отдельно взятой стране, для реализации этой гуманистической философии применял бесчеловечную политику. Лучше, наверно, сказать — аморальную политику. По словам Агреста, к идее социализма он относился с симпатией, но Сталина с самого начала не принимал по простой причине: тот учился в духовной семинарии, не веря в Бога.
Характеризуя научного руководителя Объекта, Ю. Б. Харитона, Агрест во время нашей беседы вполне сознательно и снисходительно заметил, что тот был «слишком верующий». Поскольку на письменном столе Агреста рядом с его монографией о неполных цилиндрических функциях я все время видел тома Талмуда, то не сразу сообразил, что он имеет в виду веру в постулаты государственной советской религии. Себя он считал, стало быть, гораздо более свободно мыслящим. И я с ним внутренне согласился. Математик и философ Пуанкаре, кажется, говорил, что свобода человека ограничена тем, что он может свободно выбрать себе господина Выбрать себе господина, который господствует по закону силы над всей страной, — дело не хитрое. Труднее — и значит, требует большей внутренней свободы — выбрать себе Господина, о котором газеты молчат.
Если православный христианин Боголюбов подобным образом смотрел на социалистические «предрассудки» Сахарова, видимые невооруженным глазом, например, в его «Размышлениях» 1968 года, то универсальный «мелкотравчатый» инстинкт самосохранения мог лишь добавиться к философско-религиозному комплексу полноценности. Ведь «Кесарю — кесарево», и «всякая власть — от Бога», а думать иначе — признак суетной гордыни и атеизма/гуманизма.
