Знание-сила, 1998 № 08 (854) - [19]
• Николай Владимирович Тимофеев- Ресовский
«Трудно выделить главный научный труд Тимофеева-Ресовского. Принято называть главной его работу... по определению размера гена... Ген оказался молекулярных размеров».
С.Э. Шноль
Летом папа с мамой ездили на Урал к знакомым и оказались в Ильменском заповеднике. И там. уже перед отъездом в Москву, Алексей Андреевич случайно разговорился на станции с каким-то человеком. И узнает от него, что тут, в Миассово организуется лаборатория, где будет работать Тимофеев-Ресовский, освободившийся из советских лагерей. «Какой Тимофеев-Ресоаский?» — вскричал Алексей Андреевич. Папа уже читал знаменитую кни!у Шредингера «Что такое жизнь?», и из нее знал о Тимофееве. «Тот самый?! Как, он жив, он у нас?!» А о нем ведь никто ничего не знает. Папа тут же все выяснил и, приехав в Москву, сразу' позвонил Дубинину.
— Вы знаете, что Тимофеев-Ресовский здесь, в России?
— Знаю, — сказал Дубинин, — я уже получил от него письмо. И больше того, собираюсь осенью пригласить его в Москву.
— Я вас очень прошу, когда он приелст, пригласите и меня, я страшно хочу с ним познакомиться, — попросил Алексеи Андреевич. Ну а поскольку все эти годы папа тесно контактировал с генетиками (участвовал в организации писем в правительство о восстановлении генетики), в ноябре знакомство с приехавшим в Москву Тимофеевым-Ресовским состоялось. W Алексей Андреевич попросил Тимофеева выступить с докладом у него дома, а Тимофеев с удовольствием согласился. У нас на Хавской Николай Владимирович сделал свой первый открытый, публичный доклад после возвращения в Россию. Тема: «Биофизический анализ молекулярного размера гена». Это были его классические работы. Дело было 9 декабря 1955 года. В квартире у нас собралосьболыше пятидесяти человек. Сохранился список участников этого семинара. Ну здесь уж пришли все, кто только мог. Дверь в комнату была открыта, люди стояли в прихожей. Сидели в комнате даже на полу. Свободным остался только маленький утолок, но которому взад-вперед шагал Николай Владимирович и рассказывал. Мы еще не знали,что это было наше последнее заседание.
Один из наших однокурсников возьми, да и расскажи куратору своей группы на биофаке — какая, мол. интересная жизнь у Ляпуновых, рассказал и про доклад Тимофеева. В их ipymie, говорит, даже комсомольские собрания по-другому проходят. А у пас с Лялей был такой стиль. Надо провести тематическое комсомольское собрание — мы предлагаем тему «Теория наследственности Менделя- Моргана». Чем не тема для собрания? Группе очень нравится. Народ у нас симпатичный. Одно такое собрание, другое...
Наступил день, когда секретарю парторганизации пришел донос. События начали разворачиваться с бешеной скоростью.
Во время зимней сессии ко мне подошел Митя Сахаров и сказал, что был на партсобрании, там шел разговор о неблагополучии в воспитательной работе на факультете, несколько раз как-то загадочно звучала наша фамилия. Тогда я пошла к секретарю партбюро Добровольскому и прямо спросила его, в чем дело. «Как хорошо, что вы пришли, — сказал Глеб Всеволодович, — а что это у вас там за домашний кружок?» Я откровенно все ему рассказала, что кружок у нас с детства, что всегда у нас дома собираются интересные люди, мы никогда не делали из этого тайны. Перечислила даже темы докладов. Добровольский меня поблагодарил, теперь, говорит, мне все стало намного понятнее.
В зимнюю сессию мне ставят незачет по истории партии и не допускают к экзаменам. Затем на доске появляется приказ, которым, в числе других, мне объявляется строгий выговоре предупреждением об отчислении за неуспеваемость, хотя я всегда была отличницей. Вскоре нас с Лялей вызывают на комсомольский актив курса, где обсуждают наши домашние семинары.
Меня обвиняют в «двурушничестве» — комсомольский вожак, а дома — тайный кружок (я ведь была членом факультетского бюро комсомола и отвечала за научный сектор). Мы опять пытаемся объяснить, что у нас дома так принято, что никакой тайны из этого никто никогда не делал.
— Что же, вы менделизм-морганизм считаете наукой?
Мы отвечаем: «Лысенко — не наука, это скоро пройдет».
— А вы знаете, что сессия 48-го года полностью поддержала Лысенко?
— Да, знаем, ну и что?
Мы абсолютно четко понимали, какой громадный урон нанесла сессия 48-го года, какую чудовищную ошибку она совершила. Мы точно знали, что эта сессия принесла страшный вред науке и рано или поздно в этом разберутся. Именно так мы и формулировали.
— Значит, вы против решений сессии 48-го года?
И тут Ляля, вспылив, топает ногой и говорит: «Да, против». И пошло: «А вы знаете, что доклад Лысенко одобрен ЦК? Вы отдаете себе отчет, что это линия нашей партии?»
Выступают возмущенные студенты... Неожиданно оказывается, что на нашем курсе множество ярых противников Тимофеева- Ресовского, «осведомленных» о его «работе на нацистов». Все это студенты, которые еще вчера и фамилии его нс знали. Ясно, что кто-то их подготовил. Это вполне мог быть Фейгинсон, особенно опасный тем, что был проводником идей Лысенко, зная настоящую, дрозофилиную генетику...
Начинается буря. Но мы еще надеемся, что во всем можно разобраться.
