Знание-сила, 1997 № 09 (843) - [24]
Таким образом, наука представляется своего рода способом убежать от реальности, избавиться от мира с его своекорыстием и конфликтами. Борис Кузнецов написал интересное эссе о влиянии Достоевского на Эйнштейна, который неоднократно повторял, что обязан Достоевскому больше, чем любому другому мыслителю. Смысл этого высказывания, которое на первый взгляд может показаться странным, станет ясен, если мы вспомним о пессимистическом подходе Эйнштейна к проблемам существования. Эйнштейн был одиноким человеком, его общение ограничивалось многочисленными друзьями и учениками. По его собственному признанию, он испытывал немалые трудности в общении с женами и в первом, и во втором браке. К этому можно добавить, что ему пришлось пережить на своем веку и бешеные нападки антисемитов, и кошмары двух мировых войн. Поэтому не приходится удивляться, что Эйнштейн видел в Достоевском свидетеля человеческих страданий, особенно той абсурдной их грани, которая проявляется в жестоком отношении к детям и животным. Эйнштейн со всей определенностью поведал нам, что наука была для него способом уйти от повседневной жизни и наслаждаться созерцанием сокровищ разума за работой в познании природы. Такое отношение к науке глубоко запало в душу Эйнштейна. В 1916 году во время серьезной болезни он сказал жене Макса Борна, когда та спросила его, не боится ли он смерти, что солидарен с любым живым существом и что для него не имеет особого значения известие о рождении или смерти любого конкретного индивида.
X. Aрн. «Крылатое создание»
Композиция В. Резникова «Математические поверхности»
ИДЕАЛ ЗНАНИЯ. По Кузнецову, Эйнштейн, обобщая пессимизм Достоевского, пришел к убеждению, что универсальность законов природы превыше существования отдельных существ. Мы должны низко склониться перед красотой подобного видения мира, но сегодня мы можем еще полнее оценить ее хрупкость.
Вы все хорошо знакомы с маршрутом научных странствий Эйнштейна: сначала специальная теория относительности, затем общая теория относительности, которая привела к замечательному синтезу материи, пространства и времени. И, наконец, применение развитых им идей к космологии. Следуя своим убеждениям, Эйнштейн высказал предположение о существовании статичной Вселенной, в определенном смысле реализации на вселенском уровне идей Спинозы. Затем Эйнштейном овладела идея геометрического описания Вселенной. Он по-новому воспринял и претворил идею Декарта о мире как о протяженности в отличие от мира идей. История учит, что всякий дуализм хрупок, и геометрическая Вселенная Эйнштейна неожиданно превратилась в темпоральную, эволюционирующую Вселенную, и самым прямым доказательством правильности новых представлений стало знаменитое реликтовое трехградусное (по абсолютной шкале температур) излучение.
В Эйнштейне, несомненно, воплотился идеал высшего назначения физики — идеал знания, срывающего с нашего представления о мире все, в чем Эйнштейн усматривал хотя бы малейший признак субъективности. Некоторые мистические учения претендовали на то, чтобы избавиться от уз реальной жизни, от мук и разочарований изменяющегося и обманчивого мира. В определенном смысле можно сказать, что Эйнштейн возвел эти притязания мистических учений в ранг предназначения физики и тем самым перевел их на язык науки. Мистики пытались воспринимать мир как иллюзию. Эйнштейн вознамерился показать, что реальный мир — действительно, не более чем иллюзия, и что истина — прозрачная и познаваемая Вселенная, очищенная от всего, что омрачает человеческую жизнь: ностальгии или болезненной памяти о прошлом, опасений и надежд на будущее.
Но эйнштейновская идея освобождения человека от тревог и надежд на будущее берет начало из глубоко пессимистической позиции. Какова роль человека? Бежать от реального мира или принять участие в построении лучшего мира? Наука, которая, как мы видели, начиналась под знаком прометеевского утверждения силы разума, завершилась отчуждением. Что может сделать человек в детерминистической Вселенной, в которой он чувствует себя чужаком? Беспокойство по этому поводу выражено во многих работах, например, у Жака Моно, который говорит о человеке как о бездомном цыгане, бродящем на окраине Вселенной, или у Ричарда Тарнаса, который пишет: «Самым страстным желанием западного разума было воссоединиться с основами бытия». Я считаю, что эта мысль верна и что мы действительно живем в период воссоединения, поиска единства, свидетельством чему тот глубокий интерес к природе, который проявляют в наши дни многие молодые люди, и растущая солидарность человека со всеми живыми существами. Чтобы продемонстрировать переход к новому этапу на примере, расскажу немного о моем личном опыте.
О ВРЕМЕНИ И О СЕБЕ. Я получил гуманистическое образование, и годы моего взросления были отмечены политической неустойчивостью. Это сделало меня особенно чувствительным ко времени как к арене, на которой развертываются изменения в положении людей. Я с увлечением читал Бергсона, и его знаменитый афоризм «Время — измышление человека или ничто» навсегда остался запечатленным в моей памяти. Изучая науки в Свободном университете Брюсселя, я мог на собственном опыте почувствовать, хотя и не осознанно, как трудно усваивать науку, в которой время — не более чем иллюзия. Как писал Карл Поппер, еще один свидетель нашей эпохи, такое представление о времени «превращает его в иллюзию и одностороннее изменение. Иллюзией становится катастрофа Хиросимы. Весь наш мир становится иллюзией вместе со всеми нашими попытками разузнать о нем больше».
