Знание-сила, 1997 № 09 (843) - [12]
Казалось бы, вот новое явление — отмывание прибыли посредством фантомных фирм. Ничего подобного не было при социализме. Однако фиктивный круговорот дохода кажется новшеством лишь пока судишь по форме. Когда же изучаешь условия, при соблюдении которых становится тайной то, что знают все, просто диву даешься структурной устойчивости латентных механизмов. Должны быть соблюдены все правила псевдонимности, все нормы оплаты круговой поруки, все ритуалы межличностного взаимодействия, делающие невидимой почти открытую игру. Ни одно действие не фиксируется так, как совершается. Плутовская этика такого не допускает даже тогда, когда это практически безразлично — просто для того, чтобы не исчез навык.
«Страна псевдонимов»,— говорил о России маркиз де Кюстин. Что ж, признаемся, это наша национальная игра. Мы говорим «рынок» и чувствуем привкус подделки, потому что какой же это рынок, когда вместо конкуренции — мафиозные разборки. Говорим «коррупция» и опять невпопад, потому что применяем понятие, которое пришло из системы, где с коррупцией борются.
Обычно, говоря об экономике, пользуются показателями эффективности, взятыми из западной экономической науки Между тем, чтобы понять причины устойчивости отечественной системы, надо видеть, в чем именно ее неоспоримые преимущества. А значит, мерить ее эффективность нестандартными показателями.
Например, неоспоримым преимуществом двойной экономики является то, что она феноменально приспособлена к идиотизму власти, ибо привыкла выживать при некомпетентном руководстве. Это уже дало возможность пережить перестройку: никакая система, построенная на этике дисциплины и послушания, не вынесла бы такой непросчитанности, некомпетентности, неподготовленности «реформ».
Другим преимуществом двойной экономики является ее способность нормально существовать в условиях перманентного кризиса.
Современная капиталистическая инфраструктура, которую мы берем за образец, построена на вере в рациональное устройство мира. Она предполагает, что все стремятся работать как лучше, держать слово, выполнить в срок. Срыв — досадное недоразумение в мире, где можно назначить встречу за полгода вперед, точно определив место и час. В ситуации срыва реакция там однозначна: партнера заносят в компьютер, чтобы больше никогда не иметь с ним дела.
Шизоидная экономика построена на иных предпосылках. Латентные механизмы не должны застаиваться, связи теряться, пути зарастать. Постсоветский человек исходит из предположения, что договор скорее всего будет нарушен, партнер подведет, таможня не пустит, а то, что положено по закону, дадут лишь за взятку. И он давно припас эту взятку, другую машину, иной вариант. И хотя иностранцы, как правило, возмущаются такой техникой ведения дел, практика показывает, что во многих случаях наши навыки эффективнее. Мы не теряемся, когда «все не так».
Когда речь идет о системе шизоидного типа, показатели эффективности должны быть адекватны: она тем сильнее, чем большие срывы и кризисы способна пережить как нормальные, а потому постоянно воспроизводит их.
Еще одна особенность нашей системы — закон существует здесь не для соблюдения, а для нормированного нарушения. Коммунисты создавали для этого все предпосылки, принимая законодательные акты, которые невозможно выполнять. Нынешние парламенты тоже отчасти пользуются таким методом, но главный их пафос в другом: нереальная правовая среда создается количеством и противоречивостью регулятивных установлений, при том, что нужных нет. Прибавьте сюда часто несовместимые с ними указы президента и вы согласитесь, что никто не рассчитывает та их исполнение.
В развитом демократическом обществе человек может считаться социализированным, если соблюдает законы. У нас — если умеет нарушать. Когда здесь кого-то гребут за взятку, мы спрашиваем: что он сделал на самом деле, с кем чего не поделил? Когда слышим факты так называемых журналистских расследований, гадаем: какая мафия топит конкурента?
Вы можете возразить, что так всюду. Возможно. И все же западная система обладает любопытным свойством — внушить своим гражданам, что они живут в правовой среде.
Наконец, еще одним неоспоримым преимуществом плутовской экономики, о котором я котел бы сказать, является построенный на этом основании особый тип социальной солидарности. Его можно назвать «патерналистским» или «мафиозным» — в любом случае речь идет о системе, где все знают, что и как происходит, покрывая друг друга круговой порукой, потому что нет никого, кому не предписывалось бы быть буфером между открытой и латентной частями экономической структуры.
Сегодня на фоне всеобщей безнаказанности порой кажется, будто преступное самоощущение ушло в прошлое. Но попробуйте встать кому-либо поперек дороги, как неожиданно возникший прокурор или налоговый инспектор быстро объяснит, что к чему. А там, где ослабевшее государство не срабатывает, уже подключается мафия — теперь к ней переходят не только функции поддержания договорной дисциплины: в ряде случаев речь идет и о трудовой.
Мы слишком долго жили в убеждении, что люди молчат, потому что боятся КГБ. События последних десяти лет показывают, что система круговой поруки консолидирует общество сильнее, чем идеология. Формулу вестернизации в социальном разрезе можно нарисовать так: угроза политического доноса исчезает, экономического нарастает. Если вы всего лишь получили деньги через черную кассу, вы уже обманули государство. А значит, спокойно живете лишь до тех пор, пока оно закрывает на это глаза.
