Знание-сила, 1997 № 09 (843) - [13]
Можно назвать еще много особенностей постсоветской экономики, но думаю, уже ясно, что имеется в виду. Новая нарождающаяся система еще хаотична, во многом неясна, невнятна. Принято думать, что она будет развиваться в сторону рыночных механизмов и отношений. Наблюдения показывают, что это необязательно так.
Совсем не исключено, что система будет эволюционировать не в сторону классической рыночной, а в сторону двойственной, родной, нашей. А значит, ее по-прежнему можно будет моделировать как двуслойную, опирающуюся на латентные структуры и механизмы, берущие на себя исполнение теневых функций, без которых невозможна в нашей стране реальная хозяйственная жизнь. При том, что мы всегда будем клеймить их как пороки и недостатки (пережитки социализма), «не зная», что это свойства самой системы Потому что «латентное» в этом смысле можно понимать как социальное бессознательное.
Сегодня все способы описания новой экономики можно свести к формуле: собака это такая корова, у которой нет рогов, копыт, вымени и которая не дает молока. Примерно так мы описываем постсоветскую систему исходя из классического капитализма.
Казалось бы, при нынешней гласности — почему только так? Почему не сказать без всякой публицистики: да, патерналистская, да, мафиозная... По какой заклятой причине любое изучение латентных структур должно быть описанием недостатка, порока, болезни?
Но тем и отличается социальное знание, что прежде чем изучать систему, надо спросить, хочет ли этого она сама. Иначе обманет, обхитрит, не даст адекватного видения, не предоставит ни моральной, ни институциональной базы, радикально отстранит это знание как предмет общественного интереса. Об опасностях скрытого наблюдения уже не говорю.
Такова ситуация нашей науки: как в практике экономической жизни необходимо все называть чужим именем, потому что иначе потеряются регуляторы,— так же в ее изучении. Система заинтересована в том, чтобы все представления, термины, категории были взяты со стороны. Она хочет описывать себя чужими понятиями, мерить иными критериями. Она не будет вырабатывать собственный язык самоописания просто потому, что это мешает жить. Кто-то может сказать: конечно, обман нужен, чтобы пустить пыль в глаза Западу, получить деньги от МВФ. На деле и это — мифологема, посредством которой она примиряет с собой.
Как же в этих условиях действовать вам, исследователям, желающим изучать экономику как она есть, добывать цифры и факты, моделировать скрытую этику и нормы ненаказуемости, вычислять кривые зависимостей и региональных различий? Как исследовать то, что происходит в латентной среде, этом подводном слое экономики?
В том-то и драматизм нашего положения, что, додумав все до конца, мы вынуждены будем признать, что системе это не нужно. Ведь скрытые механизмы работают не на рациональном уровне. Они используют людские нервы, страхи, социальные инстинкты, диктующие решения, которые никогда не пришли бы в голову рациональным путем. Они вынуждают к ритуальности и импровизации, групповой солидарности и поиску выхода из патовых ситуаций, способности «делиться» и выявлять чужаков. Они требуют того, что очень далеко от пресловутого западного гуманизма с его отчужденной формализацией обязанностей и прав.
А потому, поняв двигательные механизмы системы, мы вынуждены признать ее табу. И если тем не менее говорить о шутовской экономике (слава Богу, цензура не запрещает), то лишь как концептуалисты, исследующие контуры и границы возможной науки, но не занимающиеся ею на деле. Ибо тех, кто решит заниматься, ждет судьба официальных ученых эпохи социализма — участие в сговоре имитаторов.
Смиримся до времени. Лишь скажем на будущее: смотрите, коллеги, когда понадобится, вон в том архиве лежит методология. Это единственное, что мы можем сегодня сказать.
Но если когда-нибудь наступит такое время, придется быть готовым к пересмотру многих стереотипов, на которых зиждется современное экономическое знание. Ведь причины «упрямства» системы, не желающей рационализироваться по западноевропейскому образцу, не отыщешь в одной лишь «национальной специфике» (много ли на свете рациональных народов?), пережитках социализма или — в чем вы там еще намерены их искать.
Нет, здесь понадобится объяснение не причинно-следственное, а, может быть, телеологическое. Упорство, с каким эта загадочная страна отстаивает сегодня свой способ существования в мире, заставляет внимательнее присмотреться к цивилизационным тенденциям, устремленным туда, в XXI век, про который, конечно, мало что известно. Разве только — что он, вероятно, заявит о культурной исчерпанности идеалов позитивизма, потребительства, выхолощенного гуманизма. А тогда — все другое, и еще неизвестно, кто в конечном итоге окажется более готов ответить на грядущий исторический вызов.
А. Добрицын. Из серии «Пустыня»
Разоблачение сенсации-сенсация
«...По предварительным данным, стоянка имеет возраст 2,5—1,8 миллиона лет. Дирингские орудия по технико-типологическим показателям имеют наибольшее сходство с олдованскими орудиями Африки», — так начинался материал Владимира Левина о находке археолога Юрия Мочанова в Центральной Якутии. Однако напрасно искать этот текст в подшивках «Знание — сила» — он, как и предыдущая статья о находке Мочанова, так и не появился в нашем журнале. Причин тому много, но главная — вероятно, неуверенность Мочанова в правильности сделанных выводов. Ведь если принять за отправную точку существование древних людей 2,5—1,8 миллиона лет назад в Якутии, то следующим логическим шагом должно быть признание того, что возникновение рода человеческого произошло в западной части Северо-Восточной Азии, а не в Африке, как считается общепризнанным сейчас, или допустить возможность очень быстрой миграции ранних предков человека из Африки на север Сибири.
