Знак четырех. Собака Баскервилей - [90]

Стена тумана, похожего на белую шерсть, подступила к окну. Холмс осветил его лампой.

– Смотрите, – сказал он. – Нынешней ночью путь в глубину Гримпенской трясины для всех закрыт.

Женщина рассмеялась и захлопала в ладоши. Глаза ее сияли, зубы скалились в злорадном веселье.

– Туда он, быть может, проникнет, но оттуда не выйдет. Как тут разглядишь приметы? Мы с ним вместе пометили прутьями путь через болото. Жаль, что я сегодня заранее их не выдернула. Тогда бы он точно никуда от вас не делся!

Было понятно, что, пока туман не разойдется, преследовать преступника мы не можем. Оставив Лестрейда присматривать за домом, мы с Холмсом проводили баронета в Баскервиль-Холл. Историю Стейплтонов нельзя было дальше от него скрывать, однако, узнав правду о женщине, которую любил, он стойко перенес удар. Тем не менее пережитый ужас подорвал нервную систему сэра Генри, ночью у него началась лихорадка с бредом, и доктор Мортимер взялся его опекать. Только после того, как они вдвоем совершили кругосветное путешествие, сэр Генри вновь сделался тем крепким и здоровым человеком, каким был до того, как ему досталось злополучное имение.

На этом я завершаю попытки поделиться с читателем смутными страхами и зловещими подозрениями, которые так долго омрачали наше существование и привели к столь драматическому исходу, – и прямиком перехожу к финалу своей удивительной повести. Наутро после гибели собаки туман рассеялся и миссис Стейплтон сопроводила нас к месту, откуда они с мужем проложили путь через болота. Видя, с какой радостной готовностью женщина указывает нам, где искать ее мужа, мы догадывались, насколько ужасную жизнь она вела. Мы оставили ее на небольшом полуострове с плотной торфяной почвой, который узким треугольником вдавался в обширное болото. С его оконечности были видны воткнутые там и сям прутья: они обозначали тропу, шедшую зигзагами от одного пучка камыша к другому, меж ям, где пенилась зеленая вода, и гнилых топей, которые преграждали путь чужакам. От рядов камыша, от скользких водорослей поднимались зловонные пары, и веял нам в лицо запах разложения; стоило чуть оступиться, как ноги тонули по самое бедро в темной колышущейся жиже и на многие ярды вокруг разбегались едва приметные волны. Ступая, нам приходилось преодолевать цепкую хватку болота; когда же ногу засасывало, казалось, будто какая-то злобная сила намеренно и неумолимо утаскивает тебя в мрачные глубины. Лишь однажды нам попался признак того, что кто-то проходил до нас этим опасным путем. У кустика пушицы торчало из тины что-то темное. Шагнув туда, Холмс увяз по пояс; если бы мы не были рядом и не вытащили его, он никогда бы уже не выбрался на твердую землю. Холмс поднял старый черный ботинок. На коже, с внутренней стороны, было отпечатано: «Майерс, Торонто».

– Стоило того, чтобы выкупаться в грязи, – сказал он. – Это пропавший ботинок нашего друга сэра Генри.

– Выброшенный Стейплтоном при бегстве.

– Именно. Остался у него в руке, после того как он пустил собаку по следу сэра Генри. А когда узнал, что игра проиграна, и бросился бежать, не сразу от него избавился. И только здесь выбросил ботинок. Теперь мы знаем, что досюда он, во всяком случае, добрался благополучно.

Но узнать что-то сверх того нам не было суждено, хотя догадываться можно о многом. Следов, конечно, не сохранилось, тина тут же заполняла все отпечатки, и все же мы, перебравшись с топкого места на относительно твердое, принялись внимательно осматриваться. Остановить взгляд было не на чем. Если верить тому, что рассказала местность, Стейплтон не побывал на спасительном острове, к которому пробирался в тумане той последней ночью. Где-то в сердце Гримпенской трясины, под зловонным болотным илом, который его засосал, этот жестокосердный, не знающий жалости человек нашел себе вечный приют.

А вот на острове посреди болота, где Стейплтон прятал свою свирепую сообщницу, нашлось множество его следов. Колесо подъемника и шахтный ствол, наполовину заполненный мусором, указывали место, где добывалась руда. Рядом стояли полуразрушенные хижины рудокопов, которых, конечно же, выжили отсюда ядовитые болотные испарения. В одной из них обнаружились скоба и цепь, а также куча обглоданных костей: именно здесь Стейплтон держал собаку. В той же куче лежал скелет и при нем пучок коричневой шерсти.

– Собака! – проговорил Холмс. – Ей-богу, кудрявый спаниель! Бедняга Мортимер, больше он не увидит своего любимца. Ну, похоже, здесь для нас не осталось секретов. Собаку он прятал, но молчать ее не заставишь – отсюда и вой, который не ласкал слух даже и среди дня. В крайнем случае сгодился бы и сарай при Меррипите, но держать ее там было рискованно – на это Стейплтон пошел только в решающий день, когда, по его расчетам, все завершилось бы благополучным финалом. Паста в жестянке – это, без сомнения, светящийся состав, которым он обмазывал собаку. Идея, конечно же, произошла от фамильного предания об адской собаке и от желания напугать до смерти сэра Чарльза. Не удивляюсь тому, что бедолага-каторжник, увидев, как эта тварь гонится за ним по темной пустоши, испугался и побежал, ведь наш друг поступил точно так же, да и мы сами не стали бы исключением. Замысел был хитер: во-первых, так можно загнать жертву до смерти, а во-вторых, едва ли кто из немалого числа селян, видевших на пустоши это исчадие ада, стал бы доискиваться до истины. Я уже говорил в Лондоне, Ватсон, и повторяю сейчас: из всех противников, которых нам когда-либо случалось одолеть, самый опасный – тот, кто лежит сейчас вон там. – Холмс обвел своей длинной рукой обширное, испещренное зелеными пятнами болото, которое сменялось вдали красно-коричневыми склонами вересковой пустоши.