Зимний собор - [5]

Шрифт
Интервал

Спят в заколоченных рамах.
Мать – я толкаю тебя из утробы:
В нежном вине ты там плавал!.. –
В гарь полустанков, в тугие сугробы,
В ветра белесую лаву.
Я изработалась?.. – Факел подхватишь.
Быстро обучишься делу.
…Картой Луны – потолок над кроватью.
Мучась, ломается тело.
Все я запомню. Сырую известку.
Содранную штукатурку.
И акушерку, что матерно-хлестко
Боль отдирала, как шкурку.
Вышит на шапочке – крест ли багряный?..
Серп-ли-наш-молот?.. – не вижу.
Выскользнул сын из меня, окаянной.
Ветер нутро мое лижет.
Ветер, ломяся до сердца упрямо,
Злые пустоты остудит.
Здравствуй, лисенок мой. Я твоя мама.
Пусть будет с нами, что будет.
ДИТЯ ОВИДИЙ В БАНЕ
Ах, баня… воды с высоты… и волчьи пламенные крики
Людей, чьи красны животы и дымно-кочегарны лики…
Свод зелен – малахит тяжел – чрез пар тела горят огнями…
И каждый – беззащитно-гол, шов на рубце, и шрам на шраме…
Клубятся тел златых дымы… в подмышках – ужас угнездился…
Мы – голыми – из чрева. Мы – наги – на ложе: кто влюбился.
Мерцают потно: грудь, живот, и чресла – ягодою виснут…
Мы люди. Всяк из нас – умрет. Нас в землю грязную затиснут –
Не спросят, кто нас обмывал, кто в погребальные рубашки,
Слепяще-чистых, наряжал… и так во тьме замрем, букашки,
В дощатых длинных кораблях, сработанных по росту, точно…
Ах, баня, мальчик вот, в слезах – он в зеркало глядит нарочно,
Он видит!.. – амальгама – дрянь… сползает… отражает еле
Старуху, ржавую как скань, – она забыла в колыбели
Себя… и груди – козьи – врозь – девчонки рядом с ней… из чана
Льет на старуху: друзу, гроздь, хрусталь и слиток, сон тумана,
Гремящий ливень, водопад – воды?!.. из чана?!.. ЭТО – баня?!.. –
Льет – жизнь, что не придет назад, – лови: морщинами, губами…
Льет – слезы!.. Поцелуи – льет!.. Мальчонка, что на баб ты голых
Так пялишься?!.. раззявив рот, глядишь на них, парных, веселых?!..
Им на тебя, пацан, плевать. Уж больно хороша парилка.
Трет дочь мочалкой жесткой – мать. С гранитных плит крадет обмылки.
Дрожит слезою меж грудей алмаз – у молодой. У старой
Зад шире римских площадей, и задохнулась от угара,
И ловит воздух черным ртом… Гляди, малец, как это просто –
Вот так и мы как раз умрем, в парных клубах увидя звезды…
Вот так – вон, в зеркале – гляди – обнимемся, застыв улиткой,
В любви, – а там – пойдут дожди,
Пойдут косящие дожди – к помывке собирай пожитки…
И, плача, – невозвратный путь!.. – увидишь в амальгаме мыльной:
Во тьме горит сосцами грудь, глаза, – а дале – мрак могильный…
А дале, в духоте, во мгле – малек, два зуба, щеки – красны:
Как банный пар навеселе, как меж грудей алмаз опасный,
Ты верил в то, что жизнь прекрасна.
ТЫ БЫЛ РЕБЕНКОМ НА ЗЕМЛЕ.
АНКОР, ЕЩЕ АНКОР!..
В табачной пещере, где дым, как щегол,
Порхает по темным закутам,
Где форточка, будто Великий Могол,
Сощурилась мерзлым салютом,
Где добрая сотня бутылей пустых
В рост, как на плацу, подровнялась… –
О, сколько штрафных этих рюмок шальных
За мощным столом подымалось!.. –
Где масляных, винных ли пятен не счесть
На драной когтями обивке, –
В каморе, где жизнь наша – как она есть,
Не сахар, не взбитые сливки, –
Один, человек на диване лежал,
На ложе в ежовых пружинах,
Тощой, востроносый, – ну чисто кинжал –
Махни, и вонзается в спину…
Он пьян был в дымину. Колодою карт
Конверты пред ним раскидались…
Он выжил в слепом транспортере – то фарт!
И пули за ним не угнались…
Да только от воплей на минных плато,
От крика тех танков горящих
Он нынче в постель надевает пальто
И мерзнет! – теперь, в настоящем…
Ничем не согреться. Хлестай не хлестай
Подкрашенную хной отраву…
Яичница стынет. Полночный наш Рай.
Ад прожит: красиво, на славу…
Зазубрины люстры… Свечи мыший хвост…
И Жучка – комок рыжемордый…
Взы, Жучка!.. Ну, прыгай – и в небо до звезд,
И в петлю: дворняги не горды!..
Ах, дворничиха, ах, дворянка моя,
Ну, прыгай же ты… через палку –
Свеча догорает… а в кипе белья –
Скелет, что пора бы… на свалку…
Еще, моя Жучка!.. Анкор… эй, анкор!..
Вот так-то, смиряйся, зверюга,
Как мы, когда – из автомата – в упор,
Пред телом веселого друга,
Под глазом приказа, в вонючем плену,
Над почтой, где очи… не чают…
Полай ты, собака, повой на Луну –
Авось нам с тобой полегчает…
Ну, прыгай!.. Анкор, моя моська!.. Анкор!..
Заврались мы, нас ли заврали –
Плевать!.. Но в груди все хрипит дивный хор –
О том, как мы там умирали!
Как слезно сверкает в лучах Гиндукуш!..
Как спиртом я кровь заливаю…
Анкор, моя шавка!.. Наградою – куш:
Кость белая, кус каравая…
Мы все проигрались.
Мы вышли в расход.
Свеча прогорела до плошки.
И, ежели встану и крикну: "Вперед!.." –
За мной – лишь собаки да кошки…
Что, Армия, выкуси боль и позор!
А сколь огольцов там, в казармах…
Анкор, моя жизнь гулевая,
анкор,
Мой грязный щенок лучезарный.
ЮРОДИВАЯ
Ох, да возьму черпак, по головушке – бряк!..
Ох, да справа – черный флаг, слева – Андреевский флаг…
А клубничным умоюся, а брусничным – утрусь:
Ох ты флажная, сермяжная, продажная Русь!..
Эк, тебя затоптал закордонный петух!
Песнопевец твой глух, и гусляр твой глух:
Че бренчите хмурь в переходах метро?..
Дай-кось мужнино мне, изможденно ребро –
Я обратно в него – супротив Писанья! – взойду:
Утомилася жить на крутом холоду!..
Лягу на пузо. Землю целую.
Землю целую и ем.

Еще от автора Елена Николаевна Крюкова
Коммуналка

Книга стихотворений.


Аргентинское танго

В танце можно станцевать жизнь.Особенно если танцовщица — пламенная испанка.У ног Марии Виторес весь мир. Иван Метелица, ее партнер, без ума от нее.Но у жизни, как и у славы, есть темная сторона.В блистательный танец Двоих, как вихрь, врывается Третий — наемный убийца, который покорил сердце современной Кармен.А за ними, ослепленными друг другом, стоит Тот, кто считает себя хозяином их судеб.Загадочная смерть Марии в последней в ее жизни сарабанде ярка, как брошенная на сцену ослепительно-красная роза.Кто узнает тайну красавицы испанки? О чем ее последний трагический танец сказал публике, людям — без слов? Язык танца непереводим, его магия непобедима…Слепяще-яркий, вызывающе-дерзкий текст, в котором сочетается несочетаемое — жесткий экшн и пронзительная лирика, народный испанский колорит и кадры современной, опасно-непредсказуемой Москвы, стремительная смена городов, столиц, аэропортов — и почти священный, на грани жизни и смерти, Эрос; но главное здесь — стихия народного испанского стиля фламенко, стихия страстного, как безоглядная любовь, ТАНЦА, основного символа знака книги — римейка бессмертного сюжета «Кармен».


Красная луна

Ультраправое движение на планете — не только русский экстрим. Но в России оно может принять непредсказуемые формы.Перед нами жесткая и ярко-жестокая фантасмагория, где бритые парни-скинхеды и богатые олигархи, новые мафиози и попы-расстриги, политические вожди и светские кокотки — персонажи огромной фрески, имя которой — ВРЕМЯ.Три брата, рожденные когда-то в советском концлагере, вырастают порознь: магнат Ефим, ультраправый Игорь (Ингвар Хайдер) и урод, «Гуинплен нашего времени» Чек.Суждена ли братьям встреча? Узнают ли они друг друга когда-нибудь?Суровый быт скинхедов в Подвале контрастирует с изысканным миром богачей, занимающихся сумасшедшим криминалом.


Врата смерти

Название романа Елены Крюковой совпадает с названием признанного шедевра знаменитого итальянского скульптора ХХ века Джакомо Манцу (1908–1991), которому и посвящен роман, — «Вратами смерти» для собора Св. Петра в Риме (10 сцен-рельефов для одной из дверей храма, через которые обычно выходили похоронные процессии). Роман «Врата смерти» также состоит из рассказов-рельефов, объединенных одной темой — темой ухода, смерти.


Русский Париж

Русские в Париже 1920–1930-х годов. Мачеха-чужбина. Поденные работы. Тоска по родине — может, уже никогда не придется ее увидеть. И — великая поэзия, бессмертная музыка. Истории любви, огненными печатями оттиснутые на летописном пергаменте века. Художники и политики. Генералы, ставшие таксистами. Княгини, ставшие модистками. А с востока тучей надвигается Вторая мировая война. Роман Елены Крюковой о русской эмиграции во Франции одновременно символичен и реалистичен. За вымышленными именами угадывается подлинность судеб.


Безумие

Где проходит грань между сумасшествием и гениальностью? Пациенты психиатрической больницы в одном из городов Советского Союза. Они имеют право на жизнь, любовь, свободу – или навек лишены его, потому, что они не такие, как все? А на дворе 1960-е годы. Еще у власти Никита Хрущев. И советская психиатрия каждый день встает перед сложностями, которым не может дать объяснения, лечения и оправдания.Роман Елены Крюковой о советской психбольнице – это крик души и тишина сердца, невыносимая боль и неубитая вера.