Зимний собор - [4]

Мы приложимся губами к той холстине, где темно…

И пройдет по сьене жженой – где вокзал и где барак –

Упоенно, напряженно – вольной страсти тайный знак!

Ну же, Костя, где гитара?!.. Пой – и все грехи прощай!..

Этот холст, безумно старый, мастихином не счищай…

Изнутри горят лимоны. Пепел сыплется в курей.

Все дымней. Все изнуренней. Все больнее и дурей.

И, хмелея, тянет Витя опорожненный стакан:

-         Наливайте… Не томите… Хоть однажды – буду пьян…

МАТЬ МАРИЯ

Выйду на площадь… Близ булочной – гам,

Толк воробьиный…

Скальпель поземки ведет по ногам,

Белою глиной

Липнет к подошвам… Кто ТАМ?.. Человек?..

Сгорбившись – в черном:

Траурный плат – до монашеских век,

Смотрит упорно…

Я узнаю тебя. О! Не в свечах,

Что зажигала,

И не в алмазных и скорбных стихах,

Что бормотала

Над умирающей дочерью, – не

В сытных обедах

Для бедноты, – не в посмертном огне –

Пеплом по следу

За крематорием лагерным, – Ты!..

Баба, живая…

Матерь Мария, опричь красоты

Жизнь проживаю, –

Вот и сподобилась, вот я и зрю

Щек темных голод…

Что ж Ты пришла сюда, встречь январю,

В гибнущий город?..

Там, во Париже, на узкой Лурмель,

Запах картошки

Питерской, – а за иконой – метель –

Охтинской кошкой…

Там, в Равенсбрюке, где казнь – это быт,

Благость для тела, –

Варит рука и знаменье творит –

Делает дело…

Что же сюда Ты, в раскосый вертеп,

В склад магазинный,

Где вперемешку – смарагды, и хлеб,

И дух бензинный?!..

Где в ополовнике чистых небес –

Варево Ада:

Девки-колибри, торговец, что бес,

Стыдное стадо?!

Матерь Мария, да то – Вавилон!

Все здесь прогнило

До сердцевины, до млечных пелен, –

Ты уловила?..

Ты угадала, куда Ты пришла

Из запределья –

Молимся в храме, где сырость и мгла,

В срамном приделе…

– Вижу, все вижу, родная моя.

Глотки да крикнут!

Очи да зрят!.. Но в ночи бытия

Обры изникнут.

Вижу, свидетельствую: то конец.

Одр деревянный.

Бражница мать. Доходяга отец.

Сын окаянный.

Музыка – волком бежит по степи,

Скалится дико…

Но говорю тебе: не разлюби

Горнего лика!

Мы, человеки, крутясь и мечась,

Тут умираем

Лишь для того, чтобы слякоть и грязь

Глянули – Раем!

Вертят богачки куничьи хвосты –

Дети приюта…

Мы умираем?.. Ох, дура же ты:

Лишь на минуту!..

Я в небесах проживаю теперь.

Но, коли худо, –

Мне отворяется царская дверь

Света и чуда,

И я схожу во казарму, в тюрьму,

Во плащ-палатку,

Чтоб от любови, вперяясь во тьму,

Плакали сладко,

Чтобы, шепча: "Боже, грешных прости!.." –

Нежностью чтобы пронзясь до кости,

Хлеб и монету

Бедным совали из потной горсти,

Горбясь по свету.

ГРАД АРМАГЕДДОН

1.

…Всей тяжестью. Всем молотом. Всем дном

Дворов и свалок. Станций. Площадей.

Всем небоскребом рухнувшим. Всем Днем –

О если б Судным! – меж чужих людей.

Всем слэнгом проклятущим. Языком,

Где запросто двунадесять сплелись.

Всем групповым насильем. И замком

Амбарным – на двери, где шавка – ввысь

Скулит так тонко!.. безнадежно так… –

Всем каменным, огнистым животом –

Обвалом, селем навалился мрак,

Сколькиконечным?.. – не сочтешь! – крестом.

Мне душно, лютый град Армагеддон.

Из твоего подвала – вон, на свет

Рождаясь, испускаем рыбий стон

В январский пляс над головой – планет.

Да, в метрике царапали: “Арма-

геддонский исполком и райсовет…”

Тех слов не знают. Им – сводить с ума

Грядущих, тех, кого в помине нет.

А я пацанка. Флажное шитье

Да галстучная кройка впопыхах.

С вокзальных башен брызнет воронье,

Когда иду со знаменем в руках.

Так сквозь асфальт – слеза зеленых трав.

Так из абортниц – мать: “Я сохраню!”

Средь серп-и-молот-краснозвездных слав –

Оставьте место Божьему огню…

Но давит Тьма. Сменили ярлыки,

А глыба катит, прижимает плоть.

Ни напряженьем молодой тоски,

Ни яростью ее не побороть.

Ни яростью, ни старостью, – а жить

Нам здесь! Да здесь и умирать!

На площади блаженный шепчет: “Пить”.

И фарисей – неслышно: “…твою мать”.

Нет жалости. В помине нет любви.

Нет умиранья. Воскрешенья – нет.

Ну что же, град Армагеддон, – живи!

В пустыне неба твой горящий след.

И я, в твоем роддоме крещена

Злом, пылью, паутиной, сквозняком, –

Твоим мужам бессильным я – жена,

Да выбью стекла сорванным замком.

Из гневных флагов котому сошью!

Скитальный плащ – из транспарантного холста!

Армагеддон, прости судьбу мою.

Мне здесь не жить. Нет над тобой креста.

Я ухожу, смеясь, в широкий мир.

Кайлом и стиркой руки облуплю.

Продута ветром грудь моя до дыр!

Да ветер больше жизни я люблю.

2.

В горьких трущобах со сводами тюрем,

В норах казарменной кладки,

В острых дымах наркотических курев –

Живо, наружу, ребятки!

Сладкие роды. Сопливые бабы.

Молот и серп – над локтями.

Сдерните эти нашивки хотя бы –

Рвите зубами, когтями!

Очередь улиц на детоубийство,

Бабы, занять опоздали.

Черной поденкой вы плод погубили,

Праздником – вновь нагуляли.

Праздник-душа: демонстрация, флаги,

Радио, зельц да вишневка,

Да из бумаги навертим, бедняги,

Красных гвоздик под “Каховку”!

С этих дождей-кумачей забрюхатев,

Выносив четкие сроки,

В горьких трущобах рожаю дитятю,

Жилисто вытянув ноги:

Ну же, беги, несмышленый бубенчик,

В Гарлем лабазов и складов,

В ночи разъездов, где винный путейщик

Перебирает наряды

Белых метелей, в дымы новостроек –

Брызнули ржавые крепи!

Режь головенкой солдатскою, стоек,

Сцепки, и спайки, и цепи!

Мать – обрекаю тебя я на голод,

На изучение грамот,

Где иероглифы – МОЛОТ И ХОЛОД –