Зимний собор - [7]

Опричники, тля, оккупанты…

Так! Все, что здесь было, – великая ложь!

Но, Боже! Я верую в чудо

Твое! Я люблю тебя! Ты не умрешь,

Красавица, кляча, паскуда,

Век целый тащившая проклятый воз,

Блудница, царица, святая, –

И я, офицер, зревший кровь и навоз,

Скитавшийся между блистающих звезд,

Мальчонкой – к буранам седеющих кос,

К иссохлой груди припадаю.

***

Не богиня… не гадина…

И зачем еще жива…

Отчего же мне не дадена

ЗОЛОТАЯ ГОЛОВА?..

Я бы гладила ее медные блики,

Золотые – ниткой – швы.

Я б отбрасывала с лика

Пряди золотой травы.

Я б ощупывала ночами

Гудящий золотой котел:

Вот она корона,

вот оно пламя,

Вот он, золотой престол.

Вот она, золотая слава –

По трактирам, на путях;

Вот они, скипетр и держава

В крепко сцепленных костях.

ПАРИЖ

Вода – изумрудом и зимородком,

И длинной селедкой – ронская лодка,

И дымной корзиной – луарская барка.

Парижу в горжетке Сены – ох, жарко.

В камине камня трещит полено –

Пылает церковь святой Мадлены,

Швыряет искры в ночку святую…

Париж! дай, я Тебя поцелую.

Я всю-то жизнешку к Тебе – полями:

Где пули-дуры, где память-пламя,

Полями – тачанок, таганок, гражданок,

Где с купола – жаворонок-подранок…

Бегу! – прошита судьбой навылет:

Нет, Время надвое не перепилит!

Рубаха – в клочья?!.. – осталась кожа

Да крестик меж ребер – души дороже…

Бегу к Тебе – по России сирой,

Где вороном штопаны черные дыры,

Где голод на голоде восседает,

А плетью злаченою погоняет!

Ты весь – бирюза меж моих ладоней.

Сгорела я за Тобой в погоне.

И вот Ты у ног, унизан дождями,

Как будто халдейскими – Бог!.. – перстнями…

А я и не знаю – что делать девке?

Забыла русские все припевки.

Лежишь, в мехах дымов – подо мною?! –

Валюсь Тебе в ноги – сковородою –

Где в стынь – расстегаи, блины, форели!

Где реки – в бараньих шкурах метелей!

А елки!.. а зубья кровавых башен!..

Париж, наш призрак велик и страшен,

Наш призрак – выткан по плащанице

Снегов – кровоточащей багряницей:

На рельсах, скрепленных звездой падучей,

Мужик – лоб во проволоке колючей…

И ноги льдяны! И руки льдяны!

Не счесть рябин в хороводе пьяных!

А над затылком – доска пылает:

“ЗЕМЛЯ, ТВОЙ ЦАРЬ ТЕБЕ ВСЕ ПРОЩАЕТ…”

И я, Париж, у Креста стояла.

И я завертывала в одеяло

Легчайшее – кости да кожа – тело.

А пламя волос во пурге летело.

А Ты… –

из мерзлот, где сутемь да слякоть,

Я так мечтала, сгорбясь, заплакать

Над жгучей жемчужиною Твоею,

Над перстнем – розовым скарабеем –

На сморщенной лапе старухи-Европы,

Над кружевом – в прорези грязной робы

Наемного века!.. над яркой бутылкой

Купола Сакре-Кер!

…над могилкой

Той маркитантки, кормившей с ложки

Солдат в императорской, злой окрошке –

О, где там парижский, а где там русский, –

Лишь взор – от слез – по-татарски – узкий…

И ветошь – к ране, и кружку – в зубы…

Париж! неужели Тебе не люба –

Я: руки – в масле, я: скулы – в соли:

Чертополох на Твоем подоле!

Пылинка, осколок полярной друзы –

Я здесь, прорвавшая века шлюзы

Размахом сердца, сверканьем тела…

Я так предстать пред Тобой хотела,

Как мать калеки – пред Чудотворной!

Мы, люди, – у Бога в горсти лишь зерна:

Во вьюге брошена, проросла я

Сюда, где Мария Стюарт – молодая,

Где мчится Шопен, в кулаке сжимая

Ключи от музыки, где немая

Шарманщица плачет перед Ван-Гогом,

А он ее угощает грогом

И в зимнюю шапку кладет монету!

И прочь – с холстами – по белу свету!

А Ты горишь за спиной – кострищем,

Мой принц, Париж, что взыскуем нищим…

Я в Нотр-Дам залечу синицей.

Златым мазком мелькну в колеснице

Беззвучного Лувра: картиной – крикну!..

Зазябшей чайкой к воде приникну:

Лицо, и шея, и подбородок –

В Тебе, изумруд мой и зимородок,

Фонарь мой – во мраке родных острогов,

Оборвыш мой – у престола Бога:

Гаврош – с гранатой – под левой мышкой…

Париж. Я с Тобой. Не реви, мальчишка.

Шарманщик играет близ карусели.

А мы с Тобой еще не поели

Каштанов жареных…

ВАГОНЫ. ВОКЗАЛ

Вот они, вагончики,

вагонишки мои…

Дай, побуду миг путейщицею… дай…

А снежки в меня свистят, будто соловьи,

Разбиваются о каменной груди моей Рай.

Райский Сад под ребрами, снежный Эдем.

Голубая кровь – вдоль – по ледяным хвощам.

Нынче я – путейщица.

Мазута черный крем –

На морды колес. Свеклу фонаря –

в пар зимним щам.

Низко кланяюсь винтам, молотком стучу…

На вшивость испытую дырявый металл… –

В шаль завернусь… – а лицо длинное – свечу –

Так жгу в ночи, как алмазный кристалл!

И от меня шарахнется обходчик-пьянь.

И предо мной на колена – грузно – бродяга – бух!..

Встань, мой лысый святой, лисенок драный,

встань.

Я люблю твою плоть.

Я люблю твой дух.

И пусть мне буфетчица-подушка глотку пухом заткнет.

И пусть меня малюта с дубиной

или Ангел с ружьем

К стенке – толкнет,

тряпкой – сомнет,

сапогом истопчет, как лед,

И пусть это видит мой народ,

с которым мы – вдвоем:

Под брюхом мертвого вагона –

мигает красный фонарь –

И молот – в кулак, в другой – резак, кривой ятаган,

И ноги рогаткой:

целься, народ!

Стреляй, народ!

Жарь!

Бей дуру-обходчицу, вашу мать,

по ребрам и ногам!

Выбей, выколоти ей

Рай – из груди!

Выжги под сердцем звезды!

Вымажь в крови!

А после – в рот ей монету –

за обход – заплати!..

………………………………………………………….

Эх вы, вагонетки, вагончики мои…

СМЕРТЬ РЕБЕНКА ПУТЕЙЩИЦЫ МАРИНКИ

Ни кружки, что – к зубам стучащим. Ни примочек.

Во мраке – золотым крестом: не будет ни сынов, ни дочек.