Зимний собор - [8]

Вокзал горит. Снега дымятся прахом. Светлая солярка

Зимы – горит. Ни шишки золотой еловой. Ни подарка.

Ни соски за пятак. Ни первых поцелуев.

Горит. Все: ноги, грудь, живот – горит напропалую.

Сколь поезд здесь стоит?..

…Локомотив меняют?!

Горит вокзал. Луна над ним горит. В одно соединяют

Пожарища. Куда?! Куда я с ним подамся – с комом жара:

Вертеп, лечебница, ночлежка, ресторан?! – я им не пара.

Сбивает ветер с ног. Култук? сарма? шелонник?.. или… –

Горит сынок мой весь. Крест на его могиле

Сама вкопаю – я! То город… или бездна поля?..

Горит зенит. Горят кресты снегов. И Божья воля

На все. Заплатят за уборку зала ожиданья – хватит

На домовинку: пятьдесят на тридцать. Пусть лежит:

на марлях и на вате,

На иглах кедров, на колоколах-снегах заимок енисейских

и распадков

Тарбагатайских… – да на шкурах тех волков,

что так любились сладко

На злой реке Иркут… а твой отец беспалый,

Суглобый машинист, в ночи считает шпалы,

Девятую сочтет – на день девятый вздрогнет кожей,

До сорока дойдет – в ладони зарыдает: Боже…

Горит!

………………..Уже остыл. Пеленки как грязны. Я отстираю.

Я отслужу. Я отплачу. Я вниду в двери Рая.

И там, где Петр Святой, смеясь, звенит тяжелыми ключами,

Я припаду к тебе, сынок веселый и живой,

и мелко затрясусь плечами,

А ты на облаке стоишь. Беззубый. Топчешь Солнце голой пяткой.

…Ты просто убежал домой. Туда. На небо. Без оглядки.

ГРАД-ПРЯНИК

Ох, Град-Пряник, я дошла к тебе, дошла.

Перед телом белым расступилась мгла:

Паровозы загудели славу мне,

Даль еловая раскинулась в огне!

И сквозь лузганья вокзальных всех семян,

Через визги, через песню под баян,

Через все скрещенья православных рельс,

Через месяц мусульманский, через крест

То ли римский, то ль мальтийский, Боже, то ль –

Через всю тебя, слезы Байкальской боль!.. –

Через гулы самолетов над башкой,

Чрез объятия, черненные тоской –

Через пепел Родин, выжженных дотла –

Ох, Град-Пряник, золотые купола,

Стены-радуги искристые твои!

Деревянные сараи – на любви,

Будто храмы на Крови! и пристаней

Вдоль по Ангаре – не сосчитать огней!

А зеленая ангарская вода

Глазом ведьминым сверкает изо льда.

А в Казармах Красных не сочту солдат.

Окна льдистые очьми в ночи горят.

И на пряничных наличниках резных –

Куржака узоры в иглах золотых,

А на проводах сидящий воробей –

Лишь мороз взорвется!.. – канет меж ветвей…

Ох, Град-Пряник, – а далече, между скал,

Меж мехов тайги – лежит Бурхан-Байкал,

Сабля синяя, монгольский белый нож –

Косу зимнюю отрежет – не уйдешь…

Синий глаз глядит в отверженный зенит:

Марсом рыбка-голомянка в нем летит,

Омуль – Месяцем плывет или звездой –

В нежной радужке, под индиго-водой!..

Да нерпенок – круглоглазый, ввысь усы –

Брюхо греет среди ледяной красы,

Ибо Солнце так торосы дико жжет,

Что до дна Байкала льется желтый мед!..

Ох, Град-Пряник!.. Я дошла: тебе мой стон.

С Крестовоздвиженской церкви – зимний звон.

Лязг трамваев. Голубиный громкий грай.

Может, Град мой, ты и есть – Господень Рай?!

Я работницей в любой горячий цех

Твой – пойду! – лишь из груди сорвется смех,

Поварихою – под сводами казарм,

Повитухою – тут волю дам слезам…

А на пряничных, резных твоих стенах

Нарисую краской масляной в сердцах

Горемычную, простую жизнь свою:

Всех зверей в лесах, кого кормлю-пою,

Всех детей, которых я не родила,

Все дома мои, сожженные дотла,

Все созвездья – коромыслом на плечах –

Как объятия в несбывшихся ночах,

Как мужских – на миг блеснувших – тяжких рук

За спиной во тьме всходящий Лунный круг,

То зерцало Оборотной Стороны,

Где смолою – до рожденья – стыли сны…

ГРАД БИРЮЗОВОГО БУДДЫ

Цзанг-донн… Цзанг-донн…

Из морозных похорон –

Хвост павлина. Ночь сапфира.

Видящее Око Мира –

До ядра Земли дыра,

Во льду нерпичья нора…

Упаду на колени… Милый, бедный мой Будда.

В Иволгинском дацане, дура, вымолю чуда –

Поседелая баба!.. успокоиться где бы!.. –

Снег по-старомонгольски вниз посыплется с неба…

Ах, мой гладенький Будда, из нефрита сработан, –

Ты сними дождевик мой, оботри мои боты

От грязюки, налипшей на солярковых трактах,

Излечи от осенней – дождевой – катаракты!..

Ты любовник был чей-то, царский сын Гаутама…

Я погибла, мальчишка, я скажу тебе прямо.

Я в болоте судьбинном знала кочки и броды,

Да мужик придорожный глянул в душу с испода.

А мужик-то – эх, Будда!.. – жердь, юродивый олух,

Площадной он художник – не учился он в школах:

Расписует он ложки, шьет для лам гладко-бритых

Ярко-алые куртки! мастерит из нефрита

Толстобрюхие нэцкэ, чечевичные четки –

Да на рынке в морозы с ними пляшет чечетку:

Раскупайте, сибирцы, Гоби высохший пряник,

Продаю за снежинку… за табак да за стланик…

За ледовую пулю колчаковских винтовок…

За бруснику-кислушку автобазных столовок…

За зеркальный осколок декабристских трельяжей,

За шматок облепихи!.. За верблюжию пряжу

Забайкальских метелй, – ах, мой Будда, а я-то –

С ним – навытяжку – рядом, наподобье солдата!

Он базарный художник!.. торговал он и мною,

Моей шкурой лошажьей, омулевой спиною;

Мне пощечину утром как влепил – я запела,

Нож надел мне на шею – я и снять не успела…

Будда!.. Ты, Шакьямуни!.. Помоги!.. Распласталась

Лягушонком в дацане, видишь, бью я на жалость:

Вся любовь человечья – это створки перловиц,

Больно рвем их, осклабясь, ловим жемчуг былого,