Зимний собор - [19]

Как по воде пошел Христос, по нежной кромке льда.

Как самородок-изумруд, озерной глуби гладь…

И так Он рек: – Здесь берег крут, другого – не видать…

Карбас качало вдалеке. Курили рыбари…

Мороз – аж слезы по щеке… Андрей сказал: – Смотри!

Смотри, Он по водам идет! По глади ледяной!

И так прекрасен этот ход, что под Его ступней

Поет зеленая вода! И омуль бьет об лед!..

Петр выдохнул: – Душа всегда жива. И не умрет.

Гляди, лед под Его пятой то алый, будто кровь,

То розовый, то золотой, то – изумрудный вновь!..

Гляди – Он чудо сотворил, прошел Он по водам

Затем, что верил и любил: сюда, Учитель, к нам!..

Раскинув руки, Он летел над пастью синей мглы,

И сотни омулевых тел под ним вились, светлы!

Искрили жабры, плавники, все рыбье естество

Вкруг отражения ноги натруженной Его!

Вихрились волны, как ковыль! Летела из-под ног

Сибирских звезд епитрахиль, свиваяся в клубок!

А Он вдоль по Байкалу шел с улыбкой на устах.

Холщовый плащ Его, тяжел, весь рыбою пропах.

И вот ступил Он на карбас ногой в укусах ран.

И на Него тулуп тотчас накинул Иоанн.

– Поранил ноги Я об лед, но говорю Я вам:

Никто на свете не умрет, коль верит в это сам.

О, дайте водки Мне глоток, брусникой закусить

Моченой!.. Омуля кусок – и нечего просить.

Согреюсь, на сетях усну. Горячий сон сойдет.

И по волнам Свой вспомяну непобедимый ход.

Так на Вселенском холоду, в виду угрюмых скал,

Я твердо верил, что пройду, и шел, и ликовал!

И кедр, как бы митрополит сверкающий, гудел!..

И рек Андрей: – Спаситель спит.

О, тише, тише… Пусть поспит…

Он сделал, что хотел.

МОСТ НЕФ. ЭТЮД

Той зеленой воде с серебристым подбоем

Не плескаться уже никогда

Возле ног, отягченных походом и боем,

Где сошлись со звездою звезда.

По-французски, качаясь, курлыкают птицы

На болотистом масле волны…

Вам Россия – как фляга, из коей напиться

Лишь глотком – в дымных копях войны.

Я – в Париже?! Я руки разброшу из тела,

Кину к небу, как хлеба куски:

Где вы, русские?.. Сладко пила я и ела,

Не познав этой смертной тоски –

Пятки штопать за грош, по урокам шататься,

Драить лестницы Консьержери

И за всех супостатов, за всех святотатцев

В храме выстоять ночь – до зари…

О вы, души живые! Тела ваши птичьи

Ссохлись в пыль в Женевьев-де-Буа.

В запределье, в надмирных снегах, в заресничье

Ваша кровь на скрижалях жива.

И, не зная, как сода уродует руки,

Где петроглифы боли сочту,

Имена ваши носят парижские внуки:

Свет от них золотой – за версту.

О, Петры все, Елены и все Алексеи,

Все Владимиры нищих дорог!

Я одна вам несу оголтелой Расеи

В незабудках, терновый, венок.

А с небес запустелых все та ж смотрит в Сену

Белощекая баба-Луна,

Мелочь рыбную звезд рассыпая с колена,

С колокольного звона пьяна.

ПОКУПКА ТКАНИ НА РАБОЧУЮ РОБУ И ПОШИВ ЕЯ

Ты отмерь мне ткани… да не той, поплоше!

Чтобы ту рубаху отодрали с кожей.

Эх, сельмаг заштатный, прилавок дубовый!

Дверь раскрыта настежь, снег летит половой:

В синий глаз Байкала небо звезды мечет –

То ли стрелы свищут, то ль дымятся свечи?..

В срубовой столовке – водка да брусника.

Продавец холстины! Мне в глаза взгляни-ка:

Не для ушлой моды, не в прельщенье тая –

Я для целой жизни робу покупаю!

Все здесь уместится: свадебное платье –

Порву на пеленки, коль буду рожать я!.. –

Та ли затрапезка, в коей режу сало,

Тот ли свет небесный – погребальный саван…

Бабе дайте волю – жизнюшку проходит

В ливнях да в метелях, при любой погоде –

Все в одной да той же стираной холстине,

Все молясь трудами об Отце и Сыне…

Так отмерь мне ткани, ты, чалдон усатый!

Может, в той тряпице буду я – распятой.

Может, что содею, неугодно Богу,

Крест на плечи взложат, повлекут в дорогу?!

И пойду я в этом рубище истлевшем

Пахотами, снегом, полем ошалевшим,

Рыжею тайгою – мокрою лисою,

Заберегом-яшмой, кварцевой косою,

Мохнатым отрогом, ножами-хребтами,

Что стесали сердце, высекая пламя,

Горбами увалов, грязями оврагов,

Зеркалом Байкала в славе звездных стягов,

По Мунку-Сардыку, по Хамардабану,

Вдоль по рыбам-рельсам, по мерзлотам пьяным!

И на всех разъездах, да на станционных

Водочных буфетах, на стогнах каленых,

Там, где рыщут танки, там, где жгут кострища,

На чугунных вечах, на злых пепелищах –

Как народ сбежится, на меня глазея,

Пальцами затычут в меня ротозеи,

Матери младенцев поднимут повыше –

Это Лунный Холод в затылок задышит! –

Я ж – сбивая ноги – дальше, выше, мимо,

Мимо всех объятий, мимо всех любимых,

Не тылом ладонным утирая слезы –

Северным Сияньем, запястьем мороза!

Замычат коровы, заклекочут куры,

Пацанье освищет холщовую дуру,

А на Крест, спорхнувши, сядет с неба птичка,

А мой лоб украсит снеговая кичка!..

И когда дойду я до своей Голгофы –

В слезах не упомню лика дорогого,

Опущу Крест наземь, и меня растащат –

Щиколки-лодыжки!.. из ступней пропащих,

Пятерней дрожащих, из-под ребер тощих –

Кровь моя живая бьется и полощет!..

Эту ржавь по шляпку в плоть мою вогнали?! –

Нет! не гвозди – реки в алмаз-одеяле!

Чехонями – рельсы! Нимбы – над церквами!

Да костров рыбацких на излуках – пламя!

И лечу, раскинув кровавые руки,

Пронзена землею нестяжальной муки,

В той седой холстине, что я покупала

В мышином сельмаге на бреге Байкала,

Да и сарма крутит горевую робу,

Да и сыплет Космос волглые сугробы,

Да и плачут люди по распятой дуре,