Зима с Франсуа Вийоном - [24]

— Кокийяры? — нахмурился Анри. — Они тут при чём?

— Да Фабрис сейчас болтал про кокийяров. Что, мол, Вийон на их жаргоне писал, а настоящим кокийяром не был.

— Оно и неудивительно, — кивнул Анри. — Чтобы стать у них своим, мало писать баллады на жаргоне… Вийон наверняка знал кого-то из банды, но и только… Я про них много слышал. На их совести больше убийств, чем монет в кошельках у ростовщиков.

— Не понимаю, что привлекало Вийона в кокийярах?! Он ведь даже писал о них — почему?

— Да о ком только Вийон не писал!

— Знаешь, Анри, чем больше я его читаю, тем больше люблю его стихи — но тем меньше понимаю его как человека. Например, Вийон любил таверны, проводил в них много времени, а я… Ну что хорошего в тавернах? Сидеть там часами за пустыми разговорами, всю жизнь иметь дело с людьми вроде Фабриса…

— Ну, Жан-Мишель, не сваливай всё в одну кучу! — воскликнул Анри. — Фабриса все терпеть не могут, даже его друзья, это понятно. Но при чём тут таверны?! Я уверен, что Вийон любил в них то же самое, что люблю я, — веселье, жизнь, живые лица, а не застывшие напыщенные маски! Разных людей, острое словцо, весёлую музыку, доброе вино! А если бы Вийон предпочитал сидеть дома с книжками, он и стихи писал бы про книжки, а не про своих знакомых! И уж подавно не про такой сброд, — Анри дружелюбно рассмеялся. — Он знал по именам всех городских стражников Университета и Сите и весёлых девиц…

Они пошли дальше по улице. Проходя мимо высокого серого дома, Жан-Мишель посмотрел на окна, и ему показалось, что там мелькнула какая-то тень, как будто кто-то наблюдал за ними и не хотел, чтобы его заметили.

— Помнишь, я тебе говорил, что никто не считает Вийона за своего — ни богатые, ни бедные, ни знать, ни сброд? — продолжал Анри. — Никуда он не помещается, ни к кому не может примкнуть… Ни он, ни стихи его… Отсюда и все слухи, которые про него ходят. Каждый подонок почему-то считает себя вправе смешивать его имя с грязью. Досадно это наблюдать… Хотя, с другой стороны, чему удивляться? Вийон любил выпить, пошалить и посмеяться, легко ссорился с людьми, не раз попадал в тюрьму… Прибавь к этому бедность и острый язык. Если твои карманы пусты, ты поневоле заведёшь такие знакомства, что у судей и у всех «приличных горожан», которые глаза продрать не могут, потому что спят круглые сутки и дальше своей улицы носа не высовывают… так вот, у них у всех глаза на лоб полезут! А после истории с Сермуазом вообще пошло-поехало — любые сплетни стали прилипать к Вийону, как мокрый снег прилипает к подошвам башмаков, отчего они начинают скользить на мостовых… Почему бы не позлословить над школяром, который по уши в долгах, но зачем-то ещё пишет стихи?.. — Анри подышал на замёрзшие руки и спрятал их под одежду. — А нашему парижскому правосудию вовсе не нужна справедливость, ему нужно кого-нибудь наказать, тогда оно сочтёт свой долг выполненным… На бедолагу, у которого нет денег, но были нелады с законом, можно повесить любое преступление — и он не сможет защититься… Народ легко поверит в его вину… За признаниями дело не станет — сам знаешь, есть много способов их получить… Кстати, я кое-что узнал про последнее дело Вийона.

— Последнее дело?

— Ну да, то, после которого ему пришлось покинуть Париж. Невесёлая история… Я тут встретил одного интересного человека. Узнал о нём совершенно случайно. Его зовут Этьен Гарнье. Тебе это имя ни о чём не говорит?

— Гарнье? — переспросил Жан-Мишель. — Гарнье… Где-то я его слышал!

— «Que dites-vous de mon appel, Garnier?..»[27] — улыбнулся Анри. — Я вот сразу запомнил эти стихи!

— «Ballade de l’appel de Villon»[28]?! — изумился Жан-Мишель. — Ну да, она же обращена к тюремному сторожу Гарнье! Так это он?!

— Он самый. Всю жизнь охранял счастливчиков, попавших в тюрьму Шатле, а теперь грустит, вспоминает старые времена. Хочешь с ним повидаться? Он помнит Вийона.

* * *

Только после полудня Жан-Мишель наконец добрался до дома. Хозяин с жаром кинулся его благодарить — во-первых, к нему приехала мадам Дюран, а во-вторых, нашлась пропавшая служанка Лизетта. В возвращении служанки никакой заслуги Жана-Мишеля не было, но всё равно хозяин на радостях снизил ему плату за жильё на весь следующий месяц.

А вечером Жан-Мишель и Анри направились на остров Сите, в хмурый, грязный, нелюбимый парижанами квартал возле тюрьмы Шатле, где жил бывший тюремный сторож Этьен Гарнье. Его дом стоял у самого Большого моста в тёмном, тесном закоулке. Здесь тянуло влажным холодом от реки.

Этьен Гарнье был уже стариком, но в ясном уме и твёрдой памяти. Сперва он показался неразговорчивым, но, когда Анри посулил угостить его вином, согласился и без промедления направился вместе с Анри и Жаном-Мишелем в ближайшую таверну.

— Рассказать про Вийона, говорите? А почему про Вийона? У меня и поинтереснее знакомцы были. Кто только в нашей тюрьме не сидел!

Когда Жан-Мишель показал старику книгу стихов Вийона, тот удивлённо покачал головой.

— Напечатали-таки! Ну надо же… Такого оборванца напечатали… А мне он тоже стихи написал! — похвастался Гарнье. — Целую балладу! Отчего же не написать? Я ему помогал, разговаривал с ним, пока он сидел в Шатле… Бумагу ему таскал и чернила… Он писал без конца, пока мог, ну и поговорить любил, ещё как… А что в тюрьме делать-то? Да, хорошие были времена, хорошие люди. Сейчас мне не с кем поговорить — в тюрьме я больше не служу… С заключёнными говорить лучше всего…