Зима с Франсуа Вийоном - [23]

— Подожди, мы ещё не закончили про твоего стихоплёта, — неторопливо заметил Фабрис. — Ну что ж такое, ни с кем не удаётся нормально поговорить о поэзии… Вот, недавно хотел поговорить про твоего Вийона с одним любителем книг… живёт тут неподалёку… Знаешь такой большой серый дом с флюгером в виде орла? Хотел просто поговорить — а чем кончилось? Тьфу…

Дидье, Люк и Реми заржали хором. Жану-Мишелю стало не по себе, но возмущение оказалось сильнее страха.

— Я не могу понять, почему тебя так волнует Вийон? Ты же не читаешь стихов!

— Читаю, только не такие! Поль говорил, ты теперь ходишь и повторяешь всем, что этот Монкорбье — невинная овечка, которую несправедливо засудили… талант, честный благородный человек, жертва произвола и клеветы…

— Ну и что?

— А то, что этот твой поэт давно сгнил, как падаль у большой дороги! И ты однажды кончишь так же — за глупость!

— Только после тебя.

— Да я своими руками перевешал бы всех поэтов. И их поклонников.

— За что?

— Ненавижу! — прошипел Фабрис. — А кого я ненавижу больше всех на свете, так это беспомощных слюнтяев! Таких, как ты… Их можно размазать по стенке, а они всё равно будут смотреть на тебя честными глазами, молиться, читать стихи и думать о высоком… Уроды! Вот сколько я тебя знаю…

— Ты не знаешь меня, Фабрис! И Вийона ты тоже не знаешь!

— Ну скажи мне что-нибудь живое, хоть сейчас! Ну покажи мне у этого Вийона хоть одну действительно крепкую, злую строку, где он назвал вещи своими именами! Чтобы я понял, что он мужчина, который может дать по морде! Но он не мог… читал я его стихи! Тьфу!! Этот дурак Поль ещё возмущался, что Вийон писал на жаргоне… А ну, Дидье, скажи что-нибудь!

Дидье ухмыльнулся и произнёс несколько слов — вроде бы по-французски, но Жан-Мишель ровным счётом ничего не понял.

— Вот это — жаргон! Это настоящий язык воров! А твой Монкорбье не слыхал настоящего жаргона и не видал настоящих дел — а туда же, полез делать вид, будто он на короткой ноге с кокийярами[26]… Только и умел, что языком трепать, пусть и в рифму… А если надо было кого в драке заколоть, так убегал в ужасе… Не мог! — Фабрисиздевательски развёл руками. — И ты, Жан-Мишель, тоже ведь не можешь дать мне по морде, тебе тоже слабо! Будь ты мужчиной, от меня бы уже мокрого места не осталось! Ха-ха-ха, да ты даже вина не можешь выпить как следует!!! — бесцветные глаза Фабриса вспыхнули, как угли в камине, он схватил со стола почти полную кружку Жана-Мишеля и выплеснул всё вино ему в лицо.

Жан-Мишель сжал губы, помедлил секунду — и дал сдачи. Этого никто не ожидал; Фабрис повалился навзничь, друзья его подхватили. Обретя утерянное равновесие, Фабрис взревел, выхватил кинжал и замахнулся на Жана-Мишеля, но неожиданно получил по лбу тяжёлой скамьёй и снова свалился на пол, на этот раз без чувств. Жан-Мишель с недоумением уставился на эту скамью, не понимая, как она вдруг оказалась в воздухе.

— Всем доброго дня, — поздоровался Анри, опуская скамью на пол. — Или кто-то ещё хочет попытать счастья? Уложите его поудобнее, — посоветовал он, кивнув на Фабриса, и повернулся к Жану-Мишелю. — Я как раз проходил мимо, решил погреться. Поздравляю тебя, мой друг, это был хороший удар! Фабрис сам напросился на него своей грубостью и необузданным нравом. Он оскорбил тебя, так что теперь вы квиты, — добавил он с нажимом и оглядел присутствующих. Реми, Люк и Дидье угрюмо смотрели на него и молчали.

Жан-Мишель вытянул шею и осторожно поглядел через стол на Фабриса, валявшегося на полу. Тот пошевелился и пробормотал что-то нечленораздельное.

— Ему надо проспаться, — бросил Анри. — Ну что, Жан-Мишель, идём? Если ты хочешь пообедать, я знаю местечко, где готовят получше, чем здесь, клянусь всеми богами Олимпа!

Когда Жан-Мишель и Анри уже были в дверях, в дверной косяк совсем рядом с головой Анри воткнулся кинжал, брошенный Люком.

Через несколько минут Люк, тяжело дыша, сидел на покрытом грязной соломой полу «Борова» рядом с бесчувственным Фабрисом и старался сделать так, чтобы дверь таверны перестала двоиться, Реми прикладывал снег к подбитому глазу, Дидье, охая, держался за локоть левой руки и осторожно шевелил пальцами, а Жан-Мишель и Анри со всех ног бежали прочь от «Борова», пока хозяин таверны не вздумал взыскать с них ущерб за драку или, чего доброго, не позвал стражников. Наконец они остановились передохнуть у стены какого-то высокого серого дома. Негреющее солнце тускло блестело в морозной дымке, холодный воздух горчил от дыма каминов, от дыхания шёл пар.

Прежде чем вложить свой кинжал в ножны, Анри любовно погладил блестящий клинок. Жан-Мишель отряхнул одежду и сказал:

— Спасибо, друг, ты появился очень вовремя.

— Что ты с ними не поделил?

— Вийона…

Анри вытаращил глаза, а когда выслушал рассказ о ссоре, расхохотался.

— Я всегда думал, что поэзия — это мирное занятие, а вот поди ж ты! Но я тебя поздравляю. На месте Вийона я счёл бы за честь иметь такого читателя и друга, как ты!

— Без тебя из этого читателя и друга уже сделали бы отбивную.

— Это не имеет значения, главное — твоя честь! И честь Вийона. Мы её отстояли!

— Так значит, кокийяры не считали Вийона за своего, — задумался Жан-Мишель вслух.