Жуки в муравейнике. Братья Стругацкие - [17]
Драматический финал последней главы произведения прибавляет сопереживания и, нужно признать, произвел на меня должное впечатление. Перелистывая страницы «Стажеров» создается ощущение, что Стругацкие вот-вот откроют в себе новое творческое дыхание, но, увы, этого не происходит. Повесть вынуждена занять свое место в истории всего лишь как продолжение «Страны багровых туч» с переизбытком чересчур серьезных идеологических нравоучений и нелепых летающих пиявок.
«Попытка к бегству»
Повесть «Попытка к бегству» написана в 1962 году и в этом же году была впервые опубликована. Рабочие названия несколько раз менялись по цензурным соображениям: название «Возлюби ближнего» не проходило, как аллюзия на Новый Завет, а название «Возлюби дальнего» — как ненамеренная цитата из Ницше.
С повести «Попытка к бегству» начинается новый этап в сюжетной эволюции творчества Стругацких. Обычно я называю его «предзрелый». Авторы медленно, но все же взрослеют и, начиная с этой книги, наконец-то перестают прибегать к «детской» привычке давать названия каждой главе, оставляют старых героев и обращаются к новой сюжетной тематике. Впрочем, в художественном плане все остается неизменным.
«— Товарищ, — сказал Вадим. — Послушай меня!»…
«Попытку к бегству» уже сложно отнести к творчеству ранних Стругацких и, тем не менее, именно так герои приветствуют первого встретившегося им представителя инопланетной цивилизации. Слова энтропия и коттедж, по-прежнему кочуют от повести к повести. Герои снова говорят исключительно сиплыми голосами (это любимый тип голоса героев Стругацких, он будет кочевать из книги в книгу вплоть до самых поздних произведений). Отрадно, что хотя бы акации (любимое дерево ранних Стругацких) здесь уже не встречаются.
Язык, на котором говорят жители Саулы, все их имена, названия и интонации — псевдо — или квази — японские. Так было изначально задумано и предложено Аркадием Стругацким (японистом по образованию), поэтому в целом, комментарии по этой части художественной составляющей я бы предпочел опустить.
Есть здесь, конечно же, и много типичных для Стругацких странностей. Они не упускают таких деталей как «подтягивание трусов» Вадимом, а вот отсутствие у космического корабля хоть какого-то имени считают нормальным (герои так и называют его «Корабль»). Далее начинаются все те же «товарищи», «тошнота на космических кораблях», все те же странные, неуместные в серьезной прозе забавы с рифмами из уст главных героев, снег на проселке обязательно «скверного навозного цвета». Наверное, мне бы уже пора прекратить обращать внимание на подобные слова из уст Стругацких, но я просто не в состоянии этого сделать. Все эти слова кажутся абсолютно лишними и портящими общую художественную композицию произведения.
В «Попытке к бегству» мы впервые видим описание гуманоидной инопланетной формы жизни. И эта форма, как, к сожалению, заведено у Стругацких, тоже оказывается весьма непривлекательной. Нет, не страшной, чудовищной, мерзкой, а именно не — привлекательной. «Сгорбленные», «в рваных джутовых мешках», «с трудом переставляющие ноги», лица их «пестрые от коросты», «голые руки и ноги покрыты цыпками», «слипшиеся грязные волосы торчат во все стороны.» И все это действо, конечно же, происходит на «вонючем морозе». Да, описания в фантастике вполне могут быть мрачными, пугающими, леденящими душу и даже кровавыми, но у Стругацких они обязательно «вымазанные в грязи», «едва прикрытые рваной серой мешковиной», кричащие жалобными стонущими голосами на улицах, где царствует «гадкий запах, вонь испражнений на морозе». Согласитесь, картина создается совершенно нелицеприятная. Да, подобные прилагательные сполна можно встретить, скажем, у Достоевского, там они смотрятся весьма органично. Но здесь… В далеком будущем, на далеких планетах, со всеми обсуждаемыми героями суперфантастическими новшествами, признаюсь вам честно, я не мог и до сих пор не могу привыкнуть к тяге Стругацких к подобным грязным и зловонным описаниям. К состыковке несостыкуемого. Если в ранних повестях героев тошнило от перегрузок, то здесь начинает тошнить уже меня самого, обстановка «загаженности» постоянно подталкивает к этому. Слово «вонючий» и его производные, одно из самых часто повторяемых в книге. Перелистывая страницы, создается ощущение, что вся эта гадость, грязь и зловония вот-вот выльются на меня со страниц книги. Впрочем, в «Трудно быть богом» по уровню «вонючести и грязи» братья-авторы смогут даже «превзойти» себя.
Этот краеугольный камень, признаться честно, является одним из тех существенных моментов, которые не позволят мне высоко оценить творчество Стругацких в целом. Ничего не могу с собой поделать, я привык к более возвышенному и красивому повествованию, а «Попытка к бегству» — первая книга Стругацких, где они полностью теряют контроль над «уровнем зловонности» произведения. Я не понимаю и не принимаю их тягу к подобным атмосферам в контексте выбранного ими жанра. Ведь это не ужасы, не триллер и даже не мистика. Я совсем не против, когда чтение рождает в моем воображении улыбку, заинтересованность, переживание, испуг и даже в конце концов страх, но мне совсем не хочется испытывать чувство отвращения. Я совсем не против ощутить зловонность разлагающейся по ходу повести или романа души одного из героев (что, скажем, вполне характерно и естественно для большого серьезного драматического произведения), но мне совсем не нравится чувствовать зловонность самой атмосферы, а Стругацкие, словно специально заставляют меня снова и снова ощущать это. Моя душа противится, но все же я читаю дальше. Подобное мнение вы сможете встретить и у других критиков, в том числе и современников Стругацких.
Около 12 миллиардов лет назад появилась Вселенная. Она стала общим домом для материи, полей и всех живых существ. В основу строения Вселенной был заложен простой принцип Гравитации и двойственной природы мироздания. Были созданы галактики и чёрные дыры, звёзды и планеты, ядра и частицы, мужское и женское начало. На протяжении сотен тысяч лет люди, появившиеся на планете Земля, были окружены магией таинственных знаков и самого главного из них – числа 12. Долгое время человечество не могло понять истинного смысла и важности этого числа.
Рецензия – первый и единственный отклик Белинского на творчество Г.-Х. Андерсена. Роман «Импровизатор» (1835) был первым произведением Андерсена, переведенным на русский язык. Перевод был осуществлен по инициативе Я. К. Грота его сестрой Р. К. Грот и первоначально публиковался в журнале «Современник» за 1844 г. Как видно из рецензии, Андерсен-сказочник Белинскому еще не был известен; расцвет этого жанра в творчестве писателя падает на конец 1830 – начало 1840-х гг. Что касается романа «Импровизатор», то он не выходил за рамки традиционно-романтического произведения с довольно бесцветным героем в центре, с характерными натяжками в ведении сюжета.
«Кальян» есть вторая книжка стихотворений г. Полежаева, много уступающая в достоинстве первой. Но и в «Кальяне» еще блестят местами искорки прекрасного таланта г. Полежаева, не говоря уже о том, что он еще не разучился владеть стихом…».
«…Итак, желаем нашему поэту не успеха, потому что в успехе мы не сомневаемся, а терпения, потому что классический род очень тяжелый и скучный. Смотря по роду и духу своих стихотворений, г. Эврипидин будет подписываться под ними разными именами, но с удержанием имени «Эврипидина», потому что, несмотря на всё разнообразие его таланта, главный его элемент есть драматический; а собственное его имя останется до времени тайною для нашей публики…».
Рецензия входит в ряд полемических выступлений Белинского в борьбе вокруг литературного наследия Лермонтова. Основным объектом критики являются здесь отзывы о Лермонтове О. И. Сенковского, который в «Библиотеке для чтения» неоднократно пытался принизить значение творчества Лермонтова и дискредитировать суждения о нем «Отечественных записок». Продолжением этой борьбы в статье «Русская литература в 1844 году» явилось высмеивание нового отзыва Сенковского, рецензии его на ч. IV «Стихотворений М. Лермонтова».
«О «Сельском чтении» нечего больше сказать, как только, что его первая книжка выходит уже четвертым изданием и что до сих пор напечатано семнадцать тысяч. Это теперь классическая книга для чтения простолюдинам. Странно только, что по примеру ее вышло много книг в этом роде, и не было ни одной, которая бы не была положительно дурна и нелепа…».
«Имя Борнса досел? было неизв?стно въ нашей Литтератур?. Г. Козловъ первый знакомитъ Русскую публику съ симъ зам?чательнымъ поэтомъ. Прежде нежели скажемъ свое мн?ніе о семъ новомъ перевод? нашего П?вца, постараемся познакомить читателей нашихъ съ сельскимъ Поэтомъ Шотландіи, однимъ изъ т?хъ феноменовъ, которыхъ явленіе можно уподобишь молніи на вершинахъ пустынныхъ горъ…».