Жуки в муравейнике. Братья Стругацкие - [19]
Моя душа аплодирует. Стругацкие, оказывается, все-таки могут писать красиво, когда захотят. Где же были все эти описания в предыдущих книгах, когда я так ждал их? Да, и здесь они тоже не художественно совершенны и не идеально отточены, но они ЕСТЬ. Именно они создают в «Далекой Радуге» особый светлый дух (не смотря на драматический сюжет), которого так не хватает другим книгам Стругацких со всей их серостью, скованностью (а в некоторых даже зловонностью).
Невероятно, но факт. Стругацкие действительно приятно удивляют. Они даже решили сделать главой нуль-физики будущего, не советского коммуниста, символа очередной пятилетки, а француза Этьена Ламондуа. Авторы явно идеологически раскрепощаются. «Далекая Радуга» — прекрасная иллюстрация того, что можно обойтись и без каких-либо объяснений (см. комментарии к предыдущей книге), но дать сюжету движение, динамизм, интригу и вот произведение уже дышит совсем иной атмосферой и я готов рукоплескать Стругацким за то, что они смогли создать что-то художественно элегантное, то, что я читаю с интересом, а не только ради профессионального исследования, держа в руках мой литературный скальпель.
В центре внимания повести — нравственный выбор человека, оказавшегося в тяжелом положении, когда выбирать нужно между плохим и очень плохим. Также в ней можно встретить и другие весьма интересные смежные идеи (проблему скрещивания живых организмов и машин, соотношение роли науки и искусства, мира разума и мира чувств). К сожалению, в деталях они не раскрываются ни здесь, ни в последующих книгах Стругацких.
Да повесть мала по размеру для полноценного раскрытия всех затронутых в ней тем, да, не лишена шероховатостей и небольших странностей, но заметьте, мне просто не хочется опускаться до их изложения и критики, когда в книге есть что-то более существенное и важное. Как бы я хотел, чтобы Стругацкие могли писать так и свои последующие книги. Без занудной псевдонаучной философии, без подчеркнутой идеологическо-коммунистической подоплеки, без описаний, которые создают зловонную атмосферу в произведении, без заикания героев и без летающих пиявок.
«Далекая Радуга» завершает серию традиционной космической фантастики Стругацких. Почти все последующие книги (за исключением «Малыша» и «Обитаемого острова») будут написаны больше в философском, нежели в научно-космическом ключе.
«Далекая Радуга», пожалуй, самое напряженное из всех книг Стругацких. Она стоит особняком в их творчестве. Так чисто и красиво не будет больше написана ни одна другая книга. Это моя любимая книга ранних Стругацких.
«Трудно быть богом»
«Трудно быть богом» гордо носит статус самой прославленной из всех повестей братьев Стругацких, поэтому я постараюсь сосредоточиться на ней, максимально развернуто, чтобы наиболее ярко объяснить вам мою точку зрения и двойственное отношение к этой книги.
Как пояснил Борис Стругацкий в OFF-LINE интервью «в «Трудно быть богом» нет прогрессоров, а присутствуют лишь сотрудники Института Экспериментальной истории, собирающие материал для теории исторических последовательностей». Именно с этим и связан иной ход развития сюжета, в противовес «Попытки к бегству» и «Обитаемому острову». Герои много лет находящиеся в инородной для себя среде, стараются вести себя скрытно и не раскрывать ни своего происхождения, ни мотивов, ни целей.
Не буду скрывать — все, что связано с Институтом экспериментальной истории у Стругацких (в отличие от прогрессорства) мне совсем не по душе. Не нравится ни изначальная идея (изучать и ничего не трогать), ни ее реализация в произведениях (от нее всегда веет каким-то неприятным душком). Сама заложенная в ее основе мысль о необходимости бездействия кажется мне хоть и понятной логически, но литературно не привлекательной, надуманной, некрасивой. Ее можно сравнить с самоистязанием, с рассказом о главном герое, который голоден, но по вине автора не имеет рта, чтобы съесть пищу. По большому счету «Трудно быть богом» — повесть о мучениях Руматы (Антона), которые Стругацкие показывают во всей «красе». В отличие от института прогрессорства сотрудники ИЭИ похожи на беспомощных и жалких тигров, не способных привнести сюжету яркости, красочности, насыщенности и динамизма. Представьте, вы приходите в цирк и вместо отважных прыжков через огненные кольца мускулистых статных гигантов, вам демонстрируют полосатых черно-белых котов-переростков в намордниках, медленно ходящих по периметру арены, способных лишь поглядывать по сторонам и рефлектировать по поводу своей печальной участи, бренности бытия и невозможности изменить судьбу. К счастью для меня, как читателя, к концу повести, благородный дон Румата все же делает хоть какие-то активные шаги.
Сама мысль о том, что где-то на далекой планете могут существовать настолько похожие на людей существа, что внедрившись к ним, они будут неспособны почувствовать отличий, кажется мне не фантастической, а сказочной (впрочем, это характерно не только для этой повести). В голову сразу приходит сюжет фильма «Аватар» и все невероятные изощрения, на которые был вынужден пойти сценарист, чтобы дать шанс «инопланетному» внедриться во «внутрепланетное». Здесь же, следуя своему новому столь нелюбимому мной правилу «отказа от объяснений» Стругацкие, увы, не утруждают себя какими бы то ни было предзнаменованиями. Впрочем, в художественной литературе такие моменты, конечно же, всегда можно отнести к сюжетным допущениям и я не буду педалировать этот конкретный аспект.
Около 12 миллиардов лет назад появилась Вселенная. Она стала общим домом для материи, полей и всех живых существ. В основу строения Вселенной был заложен простой принцип Гравитации и двойственной природы мироздания. Были созданы галактики и чёрные дыры, звёзды и планеты, ядра и частицы, мужское и женское начало. На протяжении сотен тысяч лет люди, появившиеся на планете Земля, были окружены магией таинственных знаков и самого главного из них – числа 12. Долгое время человечество не могло понять истинного смысла и важности этого числа.
Рецензия – первый и единственный отклик Белинского на творчество Г.-Х. Андерсена. Роман «Импровизатор» (1835) был первым произведением Андерсена, переведенным на русский язык. Перевод был осуществлен по инициативе Я. К. Грота его сестрой Р. К. Грот и первоначально публиковался в журнале «Современник» за 1844 г. Как видно из рецензии, Андерсен-сказочник Белинскому еще не был известен; расцвет этого жанра в творчестве писателя падает на конец 1830 – начало 1840-х гг. Что касается романа «Импровизатор», то он не выходил за рамки традиционно-романтического произведения с довольно бесцветным героем в центре, с характерными натяжками в ведении сюжета.
«Кальян» есть вторая книжка стихотворений г. Полежаева, много уступающая в достоинстве первой. Но и в «Кальяне» еще блестят местами искорки прекрасного таланта г. Полежаева, не говоря уже о том, что он еще не разучился владеть стихом…».
«…Итак, желаем нашему поэту не успеха, потому что в успехе мы не сомневаемся, а терпения, потому что классический род очень тяжелый и скучный. Смотря по роду и духу своих стихотворений, г. Эврипидин будет подписываться под ними разными именами, но с удержанием имени «Эврипидина», потому что, несмотря на всё разнообразие его таланта, главный его элемент есть драматический; а собственное его имя останется до времени тайною для нашей публики…».
Рецензия входит в ряд полемических выступлений Белинского в борьбе вокруг литературного наследия Лермонтова. Основным объектом критики являются здесь отзывы о Лермонтове О. И. Сенковского, который в «Библиотеке для чтения» неоднократно пытался принизить значение творчества Лермонтова и дискредитировать суждения о нем «Отечественных записок». Продолжением этой борьбы в статье «Русская литература в 1844 году» явилось высмеивание нового отзыва Сенковского, рецензии его на ч. IV «Стихотворений М. Лермонтова».
«О «Сельском чтении» нечего больше сказать, как только, что его первая книжка выходит уже четвертым изданием и что до сих пор напечатано семнадцать тысяч. Это теперь классическая книга для чтения простолюдинам. Странно только, что по примеру ее вышло много книг в этом роде, и не было ни одной, которая бы не была положительно дурна и нелепа…».
«Имя Борнса досел? было неизв?стно въ нашей Литтератур?. Г. Козловъ первый знакомитъ Русскую публику съ симъ зам?чательнымъ поэтомъ. Прежде нежели скажемъ свое мн?ніе о семъ новомъ перевод? нашего П?вца, постараемся познакомить читателей нашихъ съ сельскимъ Поэтомъ Шотландіи, однимъ изъ т?хъ феноменовъ, которыхъ явленіе можно уподобишь молніи на вершинахъ пустынныхъ горъ…».