Жизнь — минуты, годы... - [46]

Семен Иосифович подсознательно понимал, что его ждут неотложные дела, но в данную минуту он ничего не хотел делать, он хотел пожить хотя бы один час без каких-либо обязанностей, просто провести без дела какое-то время. Понимал, что это не в его характере, но он сейчас не хотел быть самим собою, именно сейчас, когда донимало ощущение нанесенной лично ему обиды.

В пятьдесят семь надо экономить… Пятьдесят семь. Страшно! Три года до полной демобилизации. Снимут с учета — и гуляй. Отслужил свой срок. Исправно? Пусть судит история… Страшно… Да что ты, Семен Иосифович, нюни распустил? Выше голову! Каждая пора прекрасна, надо только уметь ее прожить. В конце концов старость — это самая лучшая пора. Какие великолепные, огромные возможности открываются перед человеком! Фактически только на пенсии мы становимся в полном смысле этого слова родителями, отдающими свою теплоту в полной мере не только своему ребенку — одной профессии, а всем детям — и своим, и чужим. Забыл? Ай-я-яй, не к лицу тебе отмахиваться от своих же слов. Вспоминаешь, она плакала, потом сказала, что ты, Семен Иосифович, бессовестный, что она хотела бы увидеть, как ты будешь держать голову, когда тебя будут провожать на пенсию. Тебе тогда было всего тридцать восемь. Что ж, простите, забыл, это было так давно. Память как записная книжка: со временем что-то в ней стирается, линяют сделанные записи. И совесть — записная книжка для эмоций. Что легло на чистые страницы, держится крепко. Эмоции детства. Красный резиновый мячик… первый кинофильм — поезд прямо в зал едет… Сколько восторга! Чистого, детского восторга. Красный мячик, он всех детей сзывал поиграть. Не то, что теперь «Волга». Дешевая молодость… Наивная, милая… Что в молодости постелешь, на том в старости и спать будешь. Бессмысленно: глупый подросток стелет деду. Стелет тонкое рядно под черствые бока. Откуда ж ему знать, что такое ревматические бока? Наоборот бы. Ну-ка, дедушка, постели ребенку. Детка, ешь кашку… А малыш капризен, не хочет. Я сам! Пожалуйста, только, смотри, после не нарекай. В семь сломал ногу. На всю жизнь и парню и старому деду. Мальчишка! Хотел, видите ли, похвастаться, что с крыши может спрыгнуть. Ему уже семьдесят, ходит, опираясь на палку, и ругает того мальчишку, что сделал его калекой. Опыт по наследству не передается, надо собственным хребтом. Разобьешь нос — будешь знать, что такое боль, а со слов других — вряд ли. Эту яблоню тоже надо срубить — белый налив… Во дворе, под окном хорошо пахнет. Но свет заслоняет. Надо срубить. Жаль. Больше и нету, совсем голый двор будет. Надо другую породу, карликовую, и под самой стеной. У Игната Игнатьевича, кажется, как виноградная лоза. Надо посоветоваться. Что ж, времени будет достаточно. Шестич возьмет хлопоты на себя, он молодой — кан-ди-дат наук. А ты, Семен… Далеко кукушке до сокола! Спасибо, Анна Андреевна, я запомню. Не кривите душой, Семен Иосифович, вам не дашь больше сорока. Наверное, со всеми так. Свойство. Ласковый теленок двух маток сосет. Анна Андреевна — всех… Старого дурня… Бегал как посыльный, чтоб все ей достать. Ну, у меня память хорошая. Семь против… Все мужчины и она… Спасибо, теперь займусь садоводством, научусь прививать мичуринские сорта, буду выращивать розы, стану образцовым семьянином. До сих пор ведь был как квартирант: приходил спать да иногда пообедать. «Бросай эту работу ко всем чертям, что у нас за жизнь — годами никуда не ходим вместе». — «Оставь, дорогая, я же, в конце концов, отвечаю за коллектив, ты как жена должна это понять». Коллектив!.. Колет! Иголками колет! Обеспечил всех квартирами. Обивал пороги, в министерство сколько ездил. Кто еще этим похвалиться может? В области! Ну уж, извините, этого у меня не отнимете и Шестичу не припишете. И славу коллектива, которую я создал, Шестичу не припишете. Потому-то я и не боюсь говорить: мой коллектив. Я его создал! Слава коллектива принадлежит полностью мне! Моя слава, мой успех! Все здесь мое! Я уйду, и все уйдет со мной, я свое возьму, иголки не оставлю! Чужого мне не надо, но свое — все возьму! Каждый делает сам для себя. Под чужое крылышко не прячься. Я не квочка, чтобы согревать каждого. Мое тепло стоит мне крови.

Здесь он резко оборвал себя: что такое? Знал, что не является совершенством, что не ангел, но сейчас был до самых душевных глубин взволнован откровенностью и дерзостью, проявленной им в припадке обиды. Он не мог осознать, что это: аффект или обнаженная, свободная от дипломатии его совесть.

Дрянь?! Под маской человека… Видимо, идеала нет. Я не идеал. Но все же, в конце концов, люди видели. Хотя и не в зените, однако же… Во всяком случае, хвалили… Из грязи поднимал… Не менее ста человек спас, вывел в люди. Из сомнительного материала, из таких подонков. Для себя разве старался? Хватит, опомнись, Семен, но все равно противно, отвратительно. Для себя?! Я всегда жил для других. «Дорогой мой муж, кормилец, выдели для семьи хотя бы один час, выходной день, твои дети растут без отца, я уже не пойму — вдова я или замужняя женщина, жена или просто обеспеченная домохозяйка? Семен, счастье не в достатке». Минуты свободной не имел, ночи недосыпал ради них. С Иваном Ивановичем вместе… Ах, да и тебе спасибо, Иван Иванович, дорогой Иван Иванович. Наконец-то ты раскрыл свою душу. Верил, как самому себе. Значит, не верь. Себе не верь… Я больше не верю. Все для них, все для них… Неужели только для них? Ради себя?.. Где-то промахнулся, оплошал… почувствовали фальшь, неискренность. В конце концов, если честно признаться, я кривил душой. Вроде бы за семью, а в самом деле мстил. Семен Иосифович, мы не маленькие, давайте посоветуемся. Вон как! Выросли. Сами с усами. Семеро против. Почувствовали фальшь. Когда Титинца вытаскивали на солнышко, все были согласны со мной, все были «за», монолит. Одинчука — тоже единогласно. Слезы глотал, однако, извини, дорогой, мы долго с тобой возились, долго терпели. Семеро, затем будут десятеро, а потом все. Я один останусь… А главное, на кого всегда полагался, кому безгранично верил… Молодого, этого мальчишку, понять можно: тявкнет, все же собственный голос подаст… А впрочем… фальшь?.. Хорошо, однако подумайте, взвесьте, какой сук подрубаете. Квартиры получили, трехкомнатные, детей пристроили в ясли, в детсады, заработок — полторы ставки как минимум… Живут как цыплята под крылом квочки — ворона близко не пролетит… А теперь сам ворона… Семен Иосифович, мы не маленькие, давайте все же посоветуемся все вместе. Вон как. Кан-ди-даты! Извините, но пока что с меня спрашивают и пока что моя голова соображает неплохо, это все знают. Не за красивые глаза хвалят… Устали жить за заслоном, у самих плечи окрепли. Ну что ж, этого надо было ожидать: поднял из грязи, очистил, в люди вывел… Мавр сделал свое дело, мавр может удалиться. Никому не прощу! Развалить легко… Ну, ладно, разваливайте, все разваливайте. Меня не развалите, я выстою. В конце концов, не все же негодяи — из тысячи хоть сколько-нибудь еще помнят, дадут прибежище в своем сердце, в душе пропишут… Да хотя бы, к примеру, на этот дом взгляните. Развалина была, а теперь — дворец! Рушьте — не поддастся, века простоит! А у них полуда на глазах. Все создавал для народа! В результате все останется народу. Оматериализованный гений советского человека. Монумент творцу материальных ценностей. Все другое — преходяще. Споры, неполадки, человеческая радость; горе — пыль на ветрах эпохи. Еще ничьи слезы не сохранились в истории, ничье горе, а это — вот! Столетия простоит. И вы запомните, дорогие мои, что на фронте фиксируются победы и поражения, а не чувства солдат и командиров.