Жизнь — минуты, годы... - [45]

— Врачу, вероятно, тоже не очень нравится лезть со скальпелем в чужое тело, в чужую жизнь… — не очень уверенно сказал Иван Иванович.

— Бросьте, Иван Иванович, это не скальпель.

— Все же инструмент, хотя далеко не стерильный.

— А знаете, что я скажу: давайте не будем закрывать глаза… конечно, возможно, что это и неверно с одной стороны, но в конце концов на это тоже нельзя закрывать глаза: со времени существования мира встречаются люди, которые всегда что-то делают не так, как все. И таких много. Значит, в конструкции человека что-то не отвечает чему-то, какая-то линия проведена не туда.

В голосе Кирилла Михайловича теперь не прослушивались нотки обычной категоричности и откровенного цинизма. Он скорее сверял свою мысль, как это обычно делает товарищ перед товарищем, и Иван Иванович с обидой на себя подумал: «Дурень я».

— Получается, что надо все ломать, — улыбнулся он своему собеседнику.

— Очевидно, ломать. Но не все, разумеется.

— Горячи вы больно… Молодые мечтатели. Выходит, что и дома эти надо ломать и строить их заново, в другом стиле, с другими удобствами.

— Я не о домах говорю, Иван Иванович.

— Вас послушать, так вы говорите обо всем, Кирилл Михайлович… А жизнь, как бы вы ее ни высмеивали, имеет свои устоявшиеся, разумные законы.

— По-вашему, Иван Иванович, все построено разумно?

— Совсем нет, но я убежден, что в жизни намного больше разумного, чем вам кажется.

— Что ж, — неопределенно ответил Кирилл Михайлович, не желая отступать, но и не находя аргументов для возражения.

— Вы очень еще молоды, — сказал Иван Иванович, — и вам кажется, что жизнь состоит из воска, что ее можно лепить как вздумается, а поживете, тогда увидите, что она состоит из гранитных скал.

— В том-то и беда.

— Не понимаю вас.

— Слишком рано мы созреваем, становимся умудренными реалистами… И перестаем бороться со злом, потому что знаем, что оно неминуемо… Женимся по расчету, потому что убеждены в быстротечности любви, а если кто-нибудь проявит незрелость, то вот вам и результат — строгий выговор с предупреждением: не станешь немедленно зрелым — уволим с работы.

— Гм… черт!

— Вы со мной согласны, Иван Иванович?

— Гм…

— Нет, нет, вы просто не хотите со мной спорить, потому что для вас это само собой разумеющееся… Вы стали равнодушным человеком.

— Вот донимает, чертяка! Ты смотри — атакует и на лысину не обращает внимания… А старость, молодой человек, она даст себя знать.

— Равнодушие!

— Мое поколение прошло через сложные и нелегкие испытания.

— Ой, дайте ведерко…

— Вы не смейтесь! Я вам говорю: вы не смейтесь. Это, если вы поглубже вдумаетесь, совсем не смешно.

А у женщин шел свой разговор:

— Думаешь, это было очень умно со стороны коллектива?

— Семен Иосифович знает, что делает.

— А она очень хороша.

— Калинка?.. Она красавица.

— А он — жираф.

— Вот это-то и странно. Ну, теперь, видно, и близко не подойдет.

— Пусть у нее хоть золотая корона на голове, но ведь честь, честь своя превыше всего.

— А я, например, его не терплю.

— Если бы не пререкался с Семеном Иосифовичем, все бы и обошлось.

— На собрании я тебе хотела что-то сказать, что-то очень интересное… И вот — забыла…

Неизвестно откуда взявшаяся черная кошка перепрыгнула через забор и стремительно перебежала на другую сторону улицы.

— Тьфу на тебя!

— Подожди, что же я хотела?.. Ты что?

— Шнурок развязался. Иди, я тебя догоню.

Кошка сидела на той стороне улицы и с невинным видом смотрела на окружающий ее мир. Черная, лоснящаяся.

— Ну ладно, а скажи, пожалуйста, какую социальную основу подведешь под этот факт? Ну, полюбили, так что из этого следует?..

— Не понимаю, разве это пережиток?..

(2) СЕМЕН ИОСИФОВИЧ СКОРУЙКО

вошел к себе в кабинет, сел за стол. Цецилия Федоровна вошла вслед за ним. Тихо спросила:

— Что с вами, Семен Иосифович?

Он долго молчал, потом посмотрел на нее и мягко попросил:

— Извините, Цецилия Федоровна, оставьте меня одного.

Прошли добрые полчаса без единой мысли, было острое ощущение неудовлетворенности. Общее недовольство всем! Одолевало чувство полной растерянности и обиды. Посидел, собираясь с мыслями, встал, смял листок бумаги, бросил в мусорную корзинку, постучал пальцами по столу и вышел, не закрыв кабинета. Направился через двор в сад.

Семеро… Девять и семь. Небывалый случай. Это же глухой тупик, решили, и все… Семен Иосифович, вы для нас как родной отец. Детки мои милые… Ну, спасибо за сыновнюю ласку, в конце концов я имел основания ожидать такого оборота событий. Удачно придумали. Это тебе, Семен, награда за недоспанные ночи, за… словом, за все… Семеро против, еще один и — ничья. Ноль-ноль. Все твои старания — ноль… Яблони. Эта уже пропала. Надо будет вырубать дуплистые, подгнившие, а эта хорошая, молодая, видать, из крепкого корня. Молодое все хорошее, родители умирают, а дети растут, питаются родительскими соками из корня… Весь постарел, надо обновлять, саженцы нужны, а руки до всего не доходят. А тут еще сковывают! Нервы… Ух, неблагодарные! Впрочем, в конце концов надо взвешивать, все учитывать: пятьдесят семь лет. Поставил на ноги, обеспечил квартирами, в конце концов… Да что с ними говорить! Сотне угодишь — одному нет, одному угодишь — сотне не… Ну, давайте, детки родненькие, валите старое трухлявое дерево, валите, теперь не трудно. Старик сам валится. Но от нее просто никак не ожидал. «Семен Иосифович, не кривите душой…» Вот тебе и милая, симпатичная женщина. Подняла руку, а потом потихоньку опустила. Наряды на строительный материал, транспорт… Забыла? Спасибо, Анна Андреевна, отплатили достойно, как раз сейчас бегу хлопотать о наряде на цемент, берите, пожалуйста, штукатурьте, еще и мастеров… Я здесь — общественный слуга, технический работник… Вот! Научили… Калач за калач. Семен Иосифович, помогите, будьте добры, вы для нас как отец родной. Бегу, детки родненькие, бегу, только не туда. Адресат выбыл. Шестич помоложе, толковее, а старики свое отжили. Все старое отживает. Переадресуйте Шестичу, а стариков — на свалку, в могилу… Жизнь идет в обнимку со смертью, потом жизнь заканчивается, начинается смерть. И все же я своего добился: девять «за». Я еще на ногах, смерть меня не свалит. Средняя продолжительность жизни — семьдесят, а смерть… тысячелетия, смерть никогда не кончается. Потому что и жизнь тоже не кончается. Все существует лишь потому, что есть контраст. Без жизни нет и смерти. Без белого — черного. Без молодого — старого… Глубокомысленная глупость с претензией на философию. Глупые размышления, холостая работа мозга. Полезный коэффициент человеческой мысли — мизерность. Тонны мыслей впустую ради одной крупицы. Зернышко в стогу соломы. Требуется реле, чтобы автоматически отсеивать зерна. Экономия интеллектуальной энергии.