Жизнь как жизнь - [5]

Он встал со ступенек и попробовал ступить на ногу. Вроде бы все в порядке.

— Жаль, что мне пора идти, — повторил он с вежливым сожалением.

Тереска только теперь поняла, что он говорит. У нее перехватило дыхание.

— Как это? Почему? — спросила она сдавленным голосом. — Ведь ты только что пришел! Давай спустимся вниз, я тебе покажу сад. Ты мне еще не рассказал, как там дела с твоей учебой. Тебя приняли?

Богусь стал спускаться с лестницы.

— Еще не знаю, может быть, придется ехать во Вроцлав, потому что в Варшаве с этим сложности — мест не хватает. Я пытаюсь все устроить, но не знаю, смогу ли.

Тереска спускалась за ним следом, и ноги у нее подкашивались.

— Я бензин разлила, — сказала она ни к селу ни к городу. — С полки все попадало. Пойдем в сад. А когда ты узнаешь? — В животе у нее похолодело, и что-то душило за горло. Он только что пришел, а уже уходит… Нет, дело не в этом. Вроцлав… Ему придется уехать во Вроцлав?! Это ужасно!

— Не знаю, на днях, наверное, все решится, — ответил Богусь и посмотрел на часы.

— У меня есть фотографии, — поспешно сказала Тереска. — Те, с турбазы, они уже готовы. Хочешь посмотреть? Я сейчас принесу!

— Не сейчас, — решительно ответил Богусь. — В следующий раз. Я очень спешу, заглянул только на минутку, чтобы тебя найти. Я так и подумал, что ты должна была уже приехать, потому что на носу учебный год.

— А насчет Вроцлава… Ты мне расскажешь? Когда узнаешь?

— Конечно, расскажу. Ну, попрощайся со мной, что ли, раз уж поздороваться не вышло.

Он слегка обнял Тереску и коснулся губами ее щеки, после чего немедленно ее оттолкнул, потому что бензиновая вонь накинулась на него с удвоенной силой. Тереска побледнела от счастья, все мысли разом выветрились у нее из головы, она попыталась что-то сказать, но дар речи у нее надолго пропал. Богусь внимательно ее оглядел.

— А ты неплохо выглядишь, — милостиво признал он. — Хотя я должен сказать, что мне не нравятся женщины au naturel[1]. Мне нравятся женщины хорошо упакованные, со сделанным лицом. Ciao, ragazza[2], я тебя на время покидаю. Есть тут какой-нибудь другой выход или надо пробираться через эту лесопилку?

Еще чуть-чуть — и Тереска в качестве единственного выхода показала бы ему на окно. Она совершила подвиг, достойный Геракла, и открыла ему парадную дверь.

— Когда ты снова придешь? — спросила она голосом, в котором, невзирая на ее старания, звучала страстная мольба. — Чтобы мне не пришлось снова…

Она чуть было не договорила «так безнадежно ждать», но каким-то чудом удержалась.

— … переодеваться в последний момент, — докончила она, чувствуя, что и эти слова тут не к месту. Ей стало не по себе.

— Не знаю, может быть, на следующей неделе, — ответил Богусь рассеянно, идя к калитке. — После первого. Может быть, потом сориентируюсь, как у меня дела, и приглашу тебя куда-нибудь на мороженое. Номер найду в телефонном справочнике.

— Так я же тебе дала мой номер телефона!

— Я где-то потерял записную книжку. Ничего страшного. Ну, до свидания, моя милая!

Он удалился, а Тереска так и застыла у калитки. На углу улицы Богусь обернулся и помахал ей рукой.

«Совершенно зеленая, — думал он снисходительно, идя к автобусной остановке. — Неотесанная соплячка и немного истеричная. Кабы не глаза и такая фигура, ноги бы моей там больше не было…»

«Моя милая… — в упоении думала Тереска, медленно возвращаясь по тропинке от калитки к дому. — Он сказал «моя милая»… До свидания… Моя милая…»

Она вошла в дом, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной.

Он не стал смотреть фотографии. Сказал, что посмотрит в следующий раз. Не приходил, потому что думал, что ее еще нет. А теперь уж обязательно придет, придет, придет! Ведь не обнимает же человек на улице кого попало. Он сказал: «Моя милая».

Тереска стояла, прислонясь к двери, и упивалась своим счастьем. Это продолжалось очень долго, но потом упоение в сердце стало как бы гаснуть. Сперва оно слегка замутилось, потом словно бы лопнуло, а потом превратилось в вулкан беспокойства. Мрак затопил ее душу и залитую заходящим солнцем прихожую, на которую она смотрела невидящим взором. А почему, собственно говоря, он так спешил? Раз уж пришел, раз ее застал, раз все еще тянется тихий воскресный вечер… Почему он не захотел остаться и побыть подольше? Он не выказывал никакого энтузиазма, был прямо-таки недоволен, смотрел на нее как-то критически… Он наверняка разочаровался! Ну да, она же вела себя как законченная кретинка!

Тереска почувствовала, что ей стало попросту плохо, в горле вдруг выросла огромная дыня и принялась ее душить. Ее охватило отвращение к самой себе. Она поняла, что неминуемо задохнется, если не поделится с кем-нибудь этим чудесным, кошмарным, таким сложным переживанием. Она упадет в обморок или начнет биться головой об стенку.

Единственным человеком на свете, с кем можно было бы поделиться и этим, и другими переживаниями, была Шпулька, любимая подружка Терески. Шпулька, наверное, пока не вернулась из деревни…

Разумеется, имя Шпулька было дано не при крещении, это было уменьшительное от Аниты. Все получилось в школе, где естественным путем Анитка превратилась в Нитку, а потом для разнообразия дразнили ее и Катушкой, и Клубком, и Шпулькой. Так и осталось — Шпулька. Это произошло так давно, что сама Шпулька временами забывала, как ее в действительности зовут.