Жизнь и удивительные приключения астронома Субботиной - [165]

. Все зеленело и цвело. Жаль, что мы с Вами не приехали туда на денек — к туркменским академикам — [Астаповичу] и в качестве туристов! <…> Меня ждали, приглашали, а у меня не хватало финансов на самостоятельную поездку, которая исправила бы впечатление от неудачи в 1945 году…»[1822]. Почти через год, 20 декабря 1952 г., она делилась впечатлениями от просмотренного посвященного затмению фильма, живо интересуясь подробностями. «Вчера нам показали фильм о затмении 25/II в Арчмане. На экране и в зале были те же люди или те, кто наблюдал предшествующие затмения. Я радовалась своим воспоминаниям 1905 года 30 VIII в Бургосе. (Корона непревзойденного с тех пор великолепия!). Какой захватывающий момент — когда узенький серпик Солнца начинает быстро сокращаться в длину, разрывается на „четки“, и вспыхивает корона!»[1823] «Видели Вы этот фильм? — спрашивала Нина Михайловна у Тихова. — (Изд[ание] Москино — „На затмении в Арчмане“). Корона на нем короткая. Обвиняют пластинку. Но… м[ожет] б[ыть] более длинные лучи видны глазу лучше, чем фотографии, потому что они оптически слегка желтоватее? Мне-то они казались всегда белыми или голубоватыми… А почему пластинка их не улавливает? Что думаете об этом Вы?»[1824] И рассказывала далее: «Всехсвятский[1825] докладывал (за Никольского) о природе лучистой короны по материалам затм[ения] 25/II 52. Он показывал чертеж ее лучей, волокно и опахала. Говорил, что полярные ς щеточки указывают направления силовых линий, т[о] е[сть] магнитного поля Солнца, а опахала в 2-х системах лучей на Востоке связаны с факелами и длинным волокном на диске». «М[ожет] б[ыть] все это уже напечатано и Вы знаете? — беспокоилась Субботина. — Я жалела, что Вас с нами не было. Очень приятная собралась дружная семья астрономов. Только Вас и Шайна не доставало…»[1826].

Возраст, к сожалению, постепенно брал свое: отказывали глаза, труднее становилось ходить, болели натруженные костылями руки… Но Субботина продолжала свои занятия так долго, как только могла, отставка не входила в ее планы. «Хожу заниматься в Библиотеку Эрмитажа, — писала она Тихову, видимо, в начале 1953 г. — есть очень интересные книги и фотоснимки»[1827]. Хотя в зимние месяцы даже это получалось далеко не всегда. «Я почти не выхожу. В экстренном случае беру такси», — писала она зимой предположительно 1953–1954 гг.[1828] И в другом письме: «Живу как на Северном Полюсе. Изредка вижу сквозь облака Солнце или Луну и Юпитер? А людей очень мало»[1829]. Крутая лестница дома, в котором жила Нина Михайловна, превратилась в серьезное препятствие. Сама жизнь в Доме для престарелых ученых, которая вначале так радовала Субботину, постепенно стала гораздо менее удовлетворительной: Дом был передан в ведение городских властей и в нем появились постояльцы, не имевшие отношения к науке, происходившие из других социальных слоев. Нине Михайловне было очень тяжело общаться с людьми, не привыкшими к письменной речи, да и говорить с ними ей было почти не о чем. Наверно, поэтому она радовалась любой возможности покинуть ненадолго свой «казенный» дом и немного попутешествовать.

Так, летом 1953 г. она отдыхала в любимом ею академическом санатории «Узкое» под Москвой. «В „Узком“ было чудесно, — рассказывала она Тихову, — и я там отдохнула и морально, и физически». Хотя шум и суета большого города начали смущать ее. «А в Москве потом не знала, что делать? — Сплошная вереница машин, где я терялась. <…> Как же было и мне пробраться в ГАИШ?», — продолжала она[1830]. Но отношение персонала санатория было очень приятно Нине Михайловне: «В „Узком“ ко мне отнеслись с трогательным вниманием. Главврач отвез на своей машине в Харитоньевский пер[еулок]; леч[ащий] врач поднесла букет пионов, а директор цветы. Один горшок я довезла до Л[енингра]да и он стоит на окне, цветет, напоминая белые вазы на террасе „Узкого“ с такими же цветами. Даже ж[елезно]д[орожный] билет в Л[енингр]ад через 2 недели мне доставили из „Узкого“ на дом в Москве. Каким душевным теплом повеяло!..»[1831] В Москве Субботина навещала родственников, скорее всего двоюродного брата с женой, а возможно, что и другую, более отдаленную родню, так же как и могилы похороненных в Москве бабушки и тети.

Она также наконец захотела снова съездить в Пулково — впервые после войны. «Очень хочу встать и поехать в Пулково 30 VIII, — писала она Тихову. — Кстати — это будет день, когда я впервые поехала туда в 1895 году. С каким трепетом, благоговением и восторгом! Все это сохранилось в памяти и на сердце. И теперь мне хочется посмотреть обсерваторию. Рада буду снова повидать в Пулкове и Вас, как впервые у Ганского (в 1898 г. и как в 1940 г.) в новом, восстановленном Пулкове! Пока я его не видала с 1940 г.»[1832] И это намерение Нине Михайловне удалось исполнить. В следующем письме — 21 сентября 1953 г. — она рассказывала об этом событии: «Побывала я там (в Пулкове. — О. В.) в августе — присылал за мной свою машину Зверев[1833] — показали там Б[ольшой] [солнечный] телескоп, который в 1941/V впервые мне демонстрировали Вы и Пономарев… Погода была пасмурная. Крат