Жизнь и удивительные приключения астронома Субботиной - [147]
Сохранилась копия отзыва о научной работе Н. М. Субботиной, написанного Г. А. Шайном по этому случаю. Текст, написанный Г. А. Шайном, кажется очень искренним, несмотря на формальный повод его создания. «Н. И. Субботина пользуется среди астрономов заслуженной репутацией серьезного научного работника, проявившего себя в некоторых отделах астрономии. <…> Принимая во внимание несомненные научные заслуги и неустанную культ[урно]-просвет[ительскую] деятельность в течение 45 лет, и все вышеуказанные обстоятельства, мы ходатайствуем о присуждении Н. М. Субботиной степени кандидата астрономии без защиты диссертации», — закончил Г. А. Шайн[1650]. Отзыв заверен печатью Абастумской астрофизической обсерватории. И несмотря на то, что ходатайство это окончилось ничем, Нине Михайловне, конечно, было очень приятно прочитать подобный отзыв о себе и своей работе.
Помощь пришла и от президента Академии наук Владимира Леонтьевича Комарова[1651], и после его вмешательства дела сразу пошли лучше. В уже цитировавшемся письме Субботиной Морозовым от 17 марта 1944 г. Нина Михайловна рассказывала: «А Комаров, милый человек, не взирая на свои болезни, прислал сюда телеграмму предс[едателю] обл[астного] исполкома с просьбой дать мне литерное снабжение и сухой паек — что, с помощью Обкома, и получилось очень быстро и хорошо. Даже дали ордер на топливо (очистки хлопковых зерен) 200 кило! Дрова здесь вообще на вес, на килограммы. Итак, пока я получила 2 коробки спичек, 2 кило рису, 50 гр[амм] чаю, кило <…>[1652], 10 иголок, 2 пары чулок, и хожу завтракать в исполком (суп, что-ниб[удь] второе и чай). Обещают еще дать кое-какие [припасы]»[1653]. Через некоторое время, 19 октября 1944 г., в письме к Морозову Н. М. Субботина вспоминала об этой помощи: «В. Л. Комаров помог мне (Михайлов и Шайн тоже) в хлопотах в Ташаузе получить паек и закончить этим „Исследование климата Ташауза“, к[ото]рое я сдала в Туркменский филиал 4.Х. (1944 г. — О. В.)»[1654].
Но к началу 1944 г. ход войны переломился, появилась надежда, жизнь, как это принято говорить, «пошла веселее». Поздравляя друзей с новым, 1944 г., Субботина не без оптимизма желала им: «Дай Бог мира, окончания войны и восстановления Пулкова!»[1655] Весной 1944 г., получив приятные известия от Комарова и Шайна, Субботина писала Морозовым со своим обычным оптимизмом: «Идет весна, и я надеюсь, что вы оба станете бодрее и крепче!? „Зеленый шум, весенний шум“ всех нас северян радует и бодрит! Здесь он тоже имеется, азиатский — своеобразный: среди холода внезапно налетает знойный ветер южных пустынь, гл[авным] обр[азом] Персии, и сразу становится теплее, чем у нас в июле… В два-три дня, как по волшебству, распускаются почки, расцветает урюк, персик, ива… — а „зеленый шум“ несет тучи песку, но он не страшен здешним привычным деревьям… Сразу мы сменили зимние стеганные ватные куртки на летнее платье и белые туфли. В школьном саду дорожка, обсаженная абрикосовыми деревьями, вся закутана точно в розовый и белый газовый вуаль — деревца стоят, как невесты прошлых времен. Радуют взор. И я от всей души шлю Вам свой весенний дружеский привет! <…>[1656]. Будет весна и солнышко, будут и силы у людей!»[1657]
Хорошему настроению способствовали письма из Ленинграда от выживших друзей. «Друзья из Л[енингра]да пишут хорошие, добрые письма, радуясь [жизни] и освобождению от безумных врагов, — рассказывала Субботина Н. А. Морозову. — Тянет меня в Ленинград, но на всякое хотение, есть терпение. Будет восстановлено Пулково — м[ожет] б[ыть] и мне там найдется работа, если, как писал Галлей: „Всемогущему будет угодно сохранить мою жизнь и умственные силы“». Перспектива восстановления Пулкова радовала ее безмерно, так же как возможность наконец-то увидеть разлетевшихся по свету друзей. «Какой „слет“ будет в Пулкове?! — восклицала она. — А в 100-летний юбилей обсерватории в 1936 г. мне было грустно: я специально тогда спешила из Сочи, сократив свое пребывание в санатории, но Белявский был так всем <…>[1658], что я скоро ушла, набрала цветов и отнесла их Белопольскому, Баклунду и Костинскому — трем моим добрым учителям в астрономии. Как будет радостно восстанавливать обсерваторию в их память!»[1659]
Рис. 52. Столетие ГАО. Июнь 1940 г. Н. М. Субботина крайняя справа в первом ряду (сидит) (Архив ГАО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 105. Л. 39)
Нина Михайловна потихоньку продолжала заниматься научными исследованиями, о чем не без энтузиазма писала Морозову. «С удовольствием продолжаю наблюдать воздушные течения: что-то здесь интересное творится в верхних слоях атмосферы! Откуда они стремятся: с Азорских о[стро]вов к Формозе, или закручиваются по дороге в вихри, образуя „воздушную Ниагару“ в Гималаях? Как бы достать новую литературу? — задавала она риторический вопрос. И продолжала: — Бывают мощные потоки раскаленного [воздуха] <…>[1660] ледяного м[ожет] б[ыть] прямо из Персии или от Полярных стран??» Теперь, когда наиболее тяжелые бытовые проблемы как-то разрешились, Нину Михайловну снова удручало отсутствие научного общения, профессиональной литературы. «Ничего здесь в области книг, журналов и научного общения с учеными нет, — жаловалась она супруге Морозова. — Похоже на то, что переживал Ник[олай] Ал[ександрович] в Шлиссельбурге. Он-то это состояние понимает хорошо! Выручает наблюдение над природой и людьми, и размышления», — завершала она свою мысль
