Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки - [93]

Мне было 16 лет.

К сожалению, не воспроизведешь все то, что говорила мама, наставляя меня на трудовом пути:

– Вот я 50 лет доживаю, а все еще не ела сладко и не носила баско. И ты, Таня, готовься к труду до самого краю. Подходи к людям с добром, хорошее слово кого не проймет? Больше присматривай, как другие делают, знай, где помолчать и где сказать, а больше молчи. Молчен – спасен.

Маме по ее наивности казалось, что моя теперешняя работа «не пыльная, но денежная». Она думала, что с моими получками мы наконец «оперимся и огорюем» необходимые покупки, что денег сейчас хватит аж «с головой». Вот уж поистине, что для одного комар, для другого верблюд.

В результате трехмесячной работы мы сделали главное – купили дров на зиму. Тогда мы с мамой были обе раздеты-разуты, но до этого у нас было еще далеко.

По правде говоря, воспитатель я в ту пору была никакой. Мои «недельные университеты» мало чему научили. Помню, как детишки после моего появления висели на мне, садились на колени, обнимали, а главное, не желали слушать. Надо было быть виртуозом, фокусником в тех условиях: игрушек, игр недоставало.

Некоторые из детей откровенно шалили так, что я не знала, как с ними поступать. Дома жаловалась на них маме.

– Ничего не делай с ними, Таня. Чё в человеке рождено, то и заморожено. От сосны береза не родится. Никого не исправишь.

Я спорила, не соглашалась, утверждала, что надо изучать науку педагогику, на что у моей мамы находился свой вопрос: «А неуж наука может из злодея сделать человека?» Я стояла на своем: наука все может.

Стало ясно, что нельзя необдуманно выбирать профессию. Много позже поняла, что поучать, разглагольствовать гораздо легче, чем научить чему-либо полезному или вырастить хотя бы одного ребенка.

С няней Люсей было взаимопонимание в работе. Запомнила, как после кормления детей няня тщательно собирала объедки, сливала охлебки и опивки от детей в свои баночки. Все это тщательно заворачивала в тряпки, укладывала в видавшую виды сумку и, крадучись, уносила домой. Это не было воровским пристрастием, это была нужда. Она и сама остатки на тарелках у детей, не стесняясь, кушала, целый день не выдюжить голодом. Мы льгот в питании не имели.

Весь день я пила чай с хлебом, а вечером вылетала с рабочего места пулей и бегом неслась домой – так хотела есть.

– Вот уж не думала сроду, что в садике воспитателей голодом морят, – изумлялась мама и качала головой.

Не успела я закончить работу в детском саду, как позвонили из школы и пригласили меня вернуться, но уже в качестве старшей пионервожатой. То были хрущевские времена, и по тогдашнему закону если человек идет в институт по тому же профилю, по которому работал после школы, то годы учебы в вузе войдут в трудовой стаж. Двухлетняя работа до поступления в вуз тогда очень приветствовалась.

Это обязательство государство сохраняло до выхода на пенсию, а там приняли новый закон, который вычеркнул из трудового стажа все годы учебы в институте. Каждое новое поколение людей в России, как подопытные животные, обязательно станет участником нового, жестокого эксперимента.

В октябре опять с той же котомкой, где лежало все то же чужое, изношенное пальто на предстоящие холода, по той же дороге я привычно шагала в тех же кирзовых сапогах.

Какие грустные наши места! Небо хмурилось, на земле безжизненно валялись разноцветные листья. Поля уснули. Воздух уже напоен осенней влагой, дороги сплошь покрыты лужами с холодной, мутной водой. А вот и моя лесная тропинка, знакомая до каждого деревца. Перед глазами меняются картины неба.

Мама боялась, что я сделаю что-нибудь «не так».

– При учителях лишнее не брякай. Тебе еще рано вставать рядом с ними, стой в сторонке. Больше слушай, подчиняйся. Хорошо, что тебе доверили работу в школе. У учителей-то есть чему поучиться.

Лес закончился, я подхожу к Благовещенску с чувством щемящей тоски по своим недавним одноклассникам, с верой, что меня хорошо примут мои учителя в новом качестве, помогут, подучат. Не станут же они спрашивать с меня работу, о которой я только догадываюсь, а знать не знаю, и уж тем более резкой критикой убивать во мне всякое желание работать. Я утешала и ободряла себя: «Ну и пусть по первости не будет что-то получаться, буду учиться на своих ошибках».

Наконец, перед самой школой, окончательно успокоилась: все обойдется, встанет на свои места. Не буду забивать себе голову тем, чего нет.

Я начала работать. Вспоминаю: внешний вид у старшей вожатой был просто несносный, самый несносный в школе. Перед первой получкой кто-то из учителей шепнул мне, что в райцентре есть магазин вещей, бывших в употреблении.

По-прежнему каждую неделю я ходила домой к маме, но о своих трудностях ей не говорила. Бывало, идешь одна и возмущаешься про себя: «Черт возьми, когда же это все закончится?» Ладно бы один холод – это естественно для нас, но что делать с безденежьем? Жизнь показала, что честный человек старается одолеть его работой, вот и мне предложили подработать вечерами у допризывников. Пройти с ними курсы математики и русского языка за пять классов. Ох уж эти новобранцы! Конечно, я не отказалась. Только вот шесть красивых, здоровых деревенских парней на моих уроках ничего не усваивали. Все мои потуги шли мимо. Я даже, помню, пожаловалась на них нашей уборщице тете Нюре, у которой мы с Машкой стояли на квартире. Мне интересно было узнать, что она скажет, а говорила она всегда напрямик: что на уме, то и на языке.